Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

видно, только и слышались вопли людей, ржанье коней, и рев слонов да треск сшибающихся колесниц, звон мечей и хруст костей, крики о пощаде и рык ответный, и это великое облако над полем уже не оседало и ночью. Не успевало осесть — с первыми лучами солнца войска снова сходились, и так продолжалось, пока Арджуна и его сподвижники не победили. Но страшен был вид того поля, когда облако пыли и крови осело. Тут Джанги достал конх, морскую раковину и вострубил над давно заснувшим полем Куру, — проговорил Махакайя в полной тишине дворцового зала. — Так он почтил память павших здесь людей. И брахман склонил голову и сложил руки в молитве.

Махакайя умолк. И никто ничего не говорил. Сказанное еще витало в воздухе, будто прямо здесь, в Яшмовом зале дворца и являлся образ черного божества Индии.

Наконец император нарушил молчание:

— Хотел бы я иметь такого возничего!

И все зашевелились, заговорили вполголоса.

— Ваше Величество, слух Сына Неба отверзт для велений свыше, — проговорил Фа-и.

Император взглянул на него.

— Но вы для чего-то сидите подле императора. Как и советник Фан Сюаньлин. И другие. Нет, мы ценим высоко прозорливые советы, пусть они даже будут и нам неприятны и порой дерзки, как то не раз случалось с Вэй Чжэнем[385], и мы даже желали его наказать, но усопшая императрица вдруг явилась в торжественных одеждах и поздравила нас с тем, о чем толковал один мудрец: если правителю говорят горькую правду, не боясь, значит, он праведен. Жаль, жаль, что Человек-зерцало покинул нас. — Император вздохнул, упираясь в колени обеими руками и немного покачиваясь на троне. — Правителю необходимы такие чистые зерцала. — Он взглянул на монаха. — Нужны ему и вы, учитель, — сказал он.

— Ваше Величество, — молвил Фан Сюаньлин, — смею вспомнить речение Кун-цзы: «Увлеченность чуждыми суждениями приносит только вред».

— Но, как я помню, он сказал, что следует быть ученым, как благородный муж, а не быть ученым, как малый человек, — отвечал император. — Не так ли?

Фан Сюаньлин склонил голову в знак согласия.

— Как же этого достичь, не внимая и чуждым суждениям? — Он обернулся к монаху: — Ведь у вас, учитель, не предают проклятию и забвению книги иных учений и вер?

— Это так, Ваше Величество, — ответил монах.

— И вы нам ярко показали это, пересказывая ту книгу и те речи вашего проводника о сражении на поле… поле…

— Куру.

— Да. — Император глубоко вздохнул, озирая всех ясно. — Однажды Кун-цзы решил уйти жить к варварам, к восточным варварам. Ученики воскликнули, как это возможно, если они грубы. И что им ответил Кун-цзы? — вопросил император.

— Какая грубость может быть там, где благородный муж? — отвечал Пэй Синцзянь.

— Верно! — воскликнул император, с приязнью глядя на генерала в варварской одежде. — Так и Сын Неба не должен бояться любых учений, любых книг и историй. И на этом закончим.

Все встали.

Глава 16

Под вечер в монастырь явились гости, Готам Крсна и А Ш-Шарран. Выглядели они отдохнувшими. Готам Крсна сменил свою индийскую одежду на ханьскую, халат цвета морской волны, расшитый черными волнистыми узорами и черный платок путоу, ловко повязанный на небольшой каркас. А Ш-Шарран тоже переоделся. На нем был черный варварский халат, но на голове крепко повязанный тюрбан, тоже черного цвета. А с пояса свешивались брусок для заточки, два ножа, кошель, кнут. Они уселись в монастырском саду среди зеленых кустов.

Готам Крсна сказал, что императорская канцелярия выделила средства для него и слуг как для посольства и у них достаточно всего.

— Только недостаточно времени, шриман Бхикшу Трипитак, чтобы все здесь посмотреть. Глаза разбегаются.

Неугомонный Бандар, Обезьяна, снова называл его господином Монахом Трипитаки.

— Наши города богаты и хороши, а столицы и велики, но Чанъань всем столицам столица. Здесь надо ездить верхом. И я так и поступал, пока не свалился, — признался Готам Крсна, с улыбкой почесывая за оттопыренным ухом.

— Что же произошло?

Готам Крсна весело взглянул на А Ш-Шаррана. И тот, подкрутив золотистые усы и сверкая глазами, прочел какой-то стих. Потом сказал, что славил дым алое, дыхание девиц и ароматное вино.

Монах укоризненно покачал головой.

— На винные лавки вам, видимо, времени не жалко.

— Ему и нечего жалеть, — отозвался А Ш-Шарран, кивая на Бандара. — Посольское житье привольное и долгое. У воина путь всегда короче. Я ухожу на войну.

Монах растерянно воззрился на него.

— Когда?

— Завтра. Или послезавтра. А может, через несколько дней. Нам дадут знать. Все уже готово.

— Ты записался в войско?

А Ш-Шарран кивнул.

— В императорскую конницу.

— Но… ты ведь не знаешь языка? — проговорил монах.

Араб взмахнул рукой.

— Там есть арабы, уже умеющие говорить по-вашему.

— Ты нашел соотечественников?

— Да. Где только их нет!

Монах покачал головой.

— Да, конечно, ведь тут есть всякие кварталы иноземцев… Но это торговцы, музыканты, мастера, — вспомнил он.

— Араб любит войну больше торговли, это его природное ремесло, — сказал Готам Крсна гнусаво. — Ежели б не это, мне не только нос перебили бы, но и сломали хребет, — добавил он и потрогал свой нос.

— Если ты снова накинешься на то пшеничное вино, то и хребет сломаешь, — с усмешкой ответил А Ш-Шарран.

— Ну, теперь мы ходим пешком, — ответил Готам Крсна. — Смотрим петушиные бои, игру на конях в мяч.

— Невиданное зрелище! — воскликнул жарко А Ш-Шарран. — Ведь это игра персов. Но у них мяч гоняют мужчины, а здесь — женщины! Как это возможно?!

— Хороши красотки, — заметил Готам Крсна.

— Да, умеют не только ловко скакать и бить мяч, но и завязывать эти платки, — сказал А Ш-Шарран, кивая на Бандара и притрагиваясь к своему платку. — А еще и как поют, танцуют, играют… И благоухают.

Он прикрыл глаза, держа перед лицом сложенные щепоткой пальцы.

— Опомнись, раб страстей, — одернул его Готам Крсна. — Мы в монастыре.

— Скоро и я буду как монах — в походе, — распахивая глаза, ответил А Ш-Шарран.

Махакайя вздохнул.

— Лучше бы ты тоже играл в мяч.

А Ш-Шарран пожал плечами и взлохматил свою золотистую бородку.

— Только если вместо мяча была бы голова врага.

— Игры воинов таковы, — проговорил, разводя руками Готам Крсна.

Видя монаха опечаленным, А Ш-Шарран решил сменить тему:

— Удалось ли узнать, что написано в той берестяной книге? — спросил он, приглаживая бородку.

— Нет. Пока нет.

— Я был в нашем храме, — сказал А Ш-Шарран. — И если успею перед походом, снова туда пойду. И тогда скажу священнику об этом. Его зовут Исатвастра.

— Хорошо, — ответил Махакайя.

Они еще попили приготовленного шраманерой чаю, удивляясь этому напитку, разглядывая свои чашки на свету, нюхая, причмокивая, а потом встали и начали прощаться.

— Не хотел опечалить своими речами, —