Исходя из принципа – говори на волка, говори и по волку, рассмотрим мнение русского человека, жившего в Германии, - давно, с 1932 года, - Иоанна Шаховского. “В Германии мы видели не только ее грехи, но и то человечное, что было в ее христианах. Обрушиваясь в ярости на побежденную Германию, многие потом забывали ту истину, что никакой народ нельзя отождествлять с его грехом.
Много немцев было во время нацизма заключено за свои убеждения в тюрьмы, концлагеря и убито. Сколько людей по деревням и городам оказывало бескорыстную помощь несчастным людям.
Сколько было в те дни добрых, жертвенных и мужественных христианских душ в Германии. Могу свидетельствовать о жертвенном, чисто христианском отношении к русским военнопленным одного мекленбургского помещика, посчитавшего своим долгом похоронить с православной молитвой скончавшегося в его имении русского военнопленного.
Наше сестричество церковное приняло участие в этой акции, за которую немец предан был суду нацистов; мужественно держал себя на суде, обличая гибельную для своего народа власть. Когда прокурор нацистов назвал его врагом народа, ослабляющим ненависть к противнику, он в своём горячем слове ответил: “– Нет, это Вы враги народа, рождающие ненависть к другим народам и возбуждающие в народах ненависть к Германии”. Он был осужден к каторжным работам на четыре года.
Вспоминаю тайные экуменические христианские собрания во время войны в Шарлоттенбурге на квартире престарелого пастора Унгнада. Мы собирались там, как братья‑христиане: протестанты, римо-католики и православные. Из среды этого кружка были мученики за веру, как казнённый отец Метцгер.
Не могу я не вспомнить и о раскаянии одной души, которой властями было поручено перлюстрировать письма православного пастыря. Религиозное содержание писем так подействовало на эту душу, что ей открылся духовный мир, и она с покаянием пришла к тому самому пастырю, письма которого перлюстрировала. Таковы пути Промысла Божия”.
Об этом же Иоанну Шаховскому удалось сказать в стихах. Стихи 1943 года “Смерть воинов”.
Без утешения, без роптания,
Переступив порог земной,
Как дети светлого незнанья,
Вы все стучитесь в город Мой.
На миг – враги, навеки – братья,
Вы к миру Моему пришли,
В полях и рощах, где распятье
Стоит, как путь среди земли.
Распятья в полях и рощах – это, конечно, приметы Германии; у нас крест просто безо всего – две палки одинаковой длины, а Германии на перекрестках ставится крест правильный (восьми или четырехконечный), но с распятым на нём Спасителем.
Прошел Сталинград. И церковные люди сразу отметили, что битва закончилась в Богоявленские дни 1943 года. Другая примета времени: на следующий день после празднования именин митрополита Сергия (его именины 11 июля по новому), в день Петра и Павла началась Курско-Орловская операция, которая закончилась в Преображенские дни – 25 августа 1943 года.
После этого стало ясно, что война немцами проиграна и наше дело - дойти, а их дело - ждать. Твардовский после войны как-то намёками стал говорить о поведении наших войск на оккупированной нами территории. По крайней мере, за изнасилование немецких девушек бойцы ничего не получали; и даже у Твардовского в “Тёркине” мы увидим, что
По дороге на Берлин
Вьётся белый пух перин…
Так это означает, что немцы убегали внезапно – накануне еще мыли стены в своих домах (по привычке). И прошел слух среди войск, что немцы своё золото прячут в перинах – поэтому обязательно вскрывали ножами перины и искали золото. Часы, кольца, серьги - всё срывалось и забиралось, и это не считалось мародёрством, считалось “трофеями”.
Потом, когда уже надо было лечить наших раненых и наших остовцев, то немецкие врачи были верны клятве Гиппократа, то есть, лечили в высшей степени добросовестно.
Конечно, существовала разница менталитетов. Например, у немцев против наступающей русской армии партизанского движения не было, да и своих отступающих солдат немецкие деревни не принимали: сами немцы своим же не давали куска хлеба (просто потому, что вы “побеждённые - и нам вас не надо”).
Бомбёжки, разруха, смерть близких – всё это действительно смывало с человеческих лиц как бы выражение устойчивости всех земных ценностей. Не надо забывать, что “зависеть” - от слова “висеть”: люди стали воспринимать свой земной мир только подвешенным на милости Божией, но по грехам нашим он легко может рухнуть. Вот это ощущение непрочности здешнего мира и раскрывающееся из тайников души упование на милость Божию и на вечность в этой милости - это и называли тогда “пасхой среди лета”.
Иоанн Шаховской в “Город в огне” пишет так: “Победа не всегда является победой Божией, всякое поражение людей есть всегда Божье спасительная для всех победа – Пасха среди лета”.
В Великий Четверг 1945 года, когда идут последние залпы, а православные причащаются Иоанн Шаховской обращает свою молитву ко Господу – эта молитва бессмертна.
“Многие сейчас молятся. Господи, даруй им молитву совершенную! Многие Тебя просят – исполни их прошение… Многие сейчас насыщаются Твоей пищей – благослови ее.
Многие сочетаются в эту минуту браком (хотя он не положен по уставу, но разрешали смертного часа ради – В.Е.) – Господи, благослови эти супружества.
Многие умирают сейчас, - да будут их последние минуты во благодати Твоей…
Многие Тебя ищут, – откройся им. Многие сейчас грешат – прости их, обрати к свету. Многие стоят на пороге греха – не допусти их до него. Служащих Тебе укрепи на путях Твоей правды. Прими покаяние кающихся. Многие ещё Тебя не знают – даруй этой молитве быть верою за них... (курсив автора – В.Е.).
Слава и держава и благодарение Твоей правде. Аминь”.
Наша отечественная литература до высоты этой молитвы подняться не могла.
Стихотворение Твардовского “Я убит подо Ржевом” – это 1946 год, когда миновала смертная опасность, и исчез вопль “Господи помилуй”, и вступают в силу соображения всё-таки человеческие. А эти человеческие соображения – это ещё и школьное воспитание – хотя, по его собственному признанию про “дни не высиженные в школе” (он об этом всегда сожалел), - но что-то советская школа в нём оставила. Оставила, прежде всего, этот разврат безбожия, потому что именно по слову Господню – Аще кто соблазнит единого от малых сих, верующих во имя Мое, лучше ему на шею надеть жернов мельничный (ср. Мф.18;6).
Основной вопрос для этой литературы – вопрос о бессмертии; как раз то, что непреложно для Иоанна Шаховского, у которого на миг враги, навеки братья. В это же время швейцарский немец Макс Фриш напишет бессмертную пьесу “Опять они поют”, где в одной обители загробного мира оказываются: и заложники центральной Европы - какие-то православные, похожие на сербов; и немецкий солдат, который их расстреливал; и английские летчики, погибшие при бомбардировке Кёльна; и умершие от бомбежки жители Кёльна; и окормляет их расстрелянный священник. И им всем будет дано искать ту жизнь, которую они могли бы вести все вместе, то есть, им дано будет искать не формального, не бумажного, а истинного во Христе примирения. Но это возможно, конечно, только в строго религиозно-христианском ключе.
А здесь начинается такое “топтание”, топтание, которое часто, почти неминуемо, приводит к дешевому пантеизму: если мы услышим, что душа, как и тело, распадается на стихии и соединяется с земными стихиями, или “слияние с природой” и так далее, то надо иметь в виду, что независимо от того, владеют ли люди термином “пантеизм”, сущность явления от этого не меняется.
Итак.
Я убит подо Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте, на левом,
При жестоком налёте.
Я не слышал разрыва
И не видел той вспышки,
Точно в пропасть с обрыва –
И ни дна, ни покрышки.
И во всём в этом мире
До конца его дней,
Ни петлички, ни лычки
В гимнастёрки моей.
Самая сильная сторона Твардовского всё-таки трогательность; она у него проходит везде – она есть в “Тёркине”:
И такой ты вдруг покорный
На земле лежишь сырой,
Заслонясь от смерти чёрной
Только собственной спиной.
Здесь мы видим то же самое, то есть ни петлички, ни лычки с гимнастерки моей, конечно же – это же.
А дальше:
Я - где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я - где с облачком пыли
Ходит рожь на холме;
Я где крик петушиный
На заре по росе,
Я - где ваши машины