придать Амстердаму вид имперского города были непоследовательными, а затраты на них – скромными. Королевский Тропический музей хранит наглядные свидетельства былой роскоши, напоминая о богатом колониальном прошлом. Город Рим, напротив, после 1870 года щедро украшался новыми имперскими монументами, несмотря на скромные размеры его колониальных территорий. Декоративному эффекту способствовали унаследованные от древности декорации эпохи цезарей[1117]. В Париже также имелись благоприятные предпосылки для демонстрации имперских символов. Памятники колониализма времен Второй империи и Третьей республики гармонично вписывались в имперское городское пространство, возникшее при Наполеоне I. Во Франции наряду с Парижем город Марсель играл роль второго имперского города. В Испании Севилья подобным образом соотносилась с Мадридом. Глазго, будучи в некотором отношении центром собственной шотландской империи, не уставал настаивать на звании «второго города Британской империи» (the second city of the Empire), но при взгляде на облик города это утверждение не сразу становилось очевидным.
Да и сам Лондон, центр единственной в своем роде мировой империи, имел, с имперской точки зрения, не очень выразительный вид. Калькутта 1870‑х годов выглядела намного более по-имперски, чем сама метрополия. Лондон долгое время отказывался от монументальности. В соревновании за архитектурный престиж британская столица многократно проигрывала Парижу. Застройка Риджент-стрит архитектора Джона Нэша оказалась слабым ответом на Триумфальную арку, строительство которой велось с 1806 по 1836 год. А обновленному облику Парижа, возникшему при Наполеоне III, Лондону просто нечего было противопоставить. Французам со временем все лучше удавалось придавать блеск Всемирным и Колониальным выставкам, проводившимся в Париже. Лондон же продолжал оставаться «гадким утенком» среди европейских мегаполисов. Он все время выглядел намного беднее, чем был в действительности. Тем не менее в течение всего XIX века в Лондоне существовали намного лучше обустроенные уличное освещение и канализация, чем в нескромной французской столице.
Имперскую умеренность Лондона объясняли, когда это требовалось, частной и публичной бережливостью или неприязнью конституционной монархии к пустой помпезности абсолютизма. Кроме того, в городе отсутствовала единая администрация с градостроительными полномочиями. И даже когда во всеуслышание прозвучали жалобы на то, что город мира – Лондон – находится в тени великолепия Вены и даже Мюнхена, а сфера туризма страдает от недостатка достопримечательностей и, более того, приличных гостиниц, в городе не произошло никаких изменений. Впервые нация пробудилась от имперской дремоты только в 1887 году – по причине 50-летнего, Золотого юбилея правления королевы Виктории, а окончательно взбодрилась десятью годами позже – для празднования Бриллиантового юбилея королевы, которая все-таки была еще и императрицей Индии. Среди заметных архитектурных следов в городе возникла Адмиралтейская арка в юго-западной части Трафальгарской площади[1118]. Но несмотря на несколько памятников имперским завоевателям и мемориалу принца Альберта (Albert Memorial) со скульптурными группами, символизирующими мировое господство, до 1914 года Лондон не выглядел особенно по-имперски. Город производил впечатление имперской столицы в меньшей степени, чем Чэндэ во Внутренней Монголии Китая, где располагалась летняя резиденция цинского императора, с тонким вкусом воплотившего в архитектуре свои претензии на господство в Центральной Азии. Такие репрезентативные лондонские здания, как Дом Австралии (Australia House) или Дом Индии (India House), возникли только после Первой мировой войны и служили резиденциями Высших комиссариатов, то есть фактически были посольствами. Между тем Лондон имел облик имперского мегаполиса в несколько ином смысле, нежели градостроительный или архитектурный, а именно благодаря портовым условиям, городским жителям, которые нередко происходили из Азии или Африки, заокеанским темнокожим приезжим на улицах города, экзотическим элементам в стиле жизни возвратившихся из колоний чиновников, развлекательной культуре с ее экзотическими мотивами. Имперская сущность проявлялась подспудно[1119]. Лондон не нуждался в кричащих символических знаках.
7. Внутренние пространства и андеграунд
Стены
В древние времена город был защищенным пространством, обнесенным стенами и оборонительными сооружениями. Там, где не было необходимости использовать городские укрепления в военных целях, они служили в качестве таможенных границ. Когда отпала необходимость и в этом, городские стены продолжали играть роль символического рубежа. Иные империи, обладавшие техническими, организаторскими и финансовыми возможностями для возведения стен, пользовались этим для демонстрации собственной мощи, впечатляя окружающий их мир варваров. Варвары могли разрушить стены, но не могли их возвести. Стены и ворота отделяли город от деревни, плотно застроенное пространство – от редко заселенного. В Европе, Азии или Африке типичный город был окружен стенами, но все-таки это не было общим правилом. Дамаск или Алеппо имели городскую стену, Каир же, напротив, пересекали многочисленные ограды внутри города, но он никогда не был защищен внешним кольцом одного городского укрепления. Во время недолгой оккупации Каира в 1798–1801 годах французы из военно-стратегических соображений удалили многие из этих внутренних стен; но после оккупации они были немедленно отстроены вновь. Начиная с 1820‑х годов эти внутренние границы контролировались не ополченцами, а представителями общественных полицейских органов[1120]. В Новом Свете городские стены встречались редко, но существовали, например, в городах Квебек и Монреаль. Городское развитие в США и Австралии никогда не сдерживалось наличием городских стен. Зато начиная с 1980‑х годов американцы стали проявлять явную склонность к возведению внутригородских ограждений (gating). Стены и заборы в человеческий рост с охраной окружают теперь закрытые жилые комплексы и городские районы, где проживают состоятельные граждане. Причем защитные ограждения охраняемых территорий с пропускными постами и смотровыми башнями продолжают расти и в числе, и в размере. Подобная колониальная практика распространяется всюду, где разница в доходах и социальная сегрегация жилья достигают высокой степени. Даже в крупных городах Китая – официально пока еще страны с социалистическим строем – подобная практика уже стала обычным явлением.
Около 1800 года среднестатистический европейский город оставался, как правило, окруженным кольцом городских стен. Это не означало, что люди были заперты внутри них. Многие российские города, например, были заселены относительно свободно и широко. Пригороды выходили за городские стены и разрастались вне их границ, но городские укрепления как таковые продолжали существовать. Их исчезновение не было линейным процессом и вообще плохо подходит для оценки степени модерности города. В некоторых во многих отношениях модерных городах, как, например, Гамбург, вплоть до 1860 года городские ворота закрывались на ночь. В марокканском Рабате, который вскоре стал столицей колонии, еще в 1912 году городские ворота запирали с заходом солнца, а ключ передавали на хранение губернатору города[1121].
При сносе укреплений речь шла не только о разрушении городских стен, засыпке рвов и застраивании гласисов – свободных пространств, окружавших укрепления за рвами. Изменения всегда оказывали колоссальное влияние на рынок земельных участков. Очень часто при этом остро сталкивались интересы разных сторон. Городские власти должны были принимать в расчет не только затраты на