прочих уступок, эти договоры устанавливали такие режимы торговли, при которых местные власти лишались возможность контролировать таможенную политику. В некоторых открытых для иностранных торговцев городах (не все «договорные порты» в действительности имели морские гавани) были созданы небольшие внутренние зоны, вообще не подлежащие контролю со стороны местных властей. Они либо – в случае «концессий» – подчинялись иностранным консулам, либо находились под управлением иностранной торговой олигархии, если речь шла о представительствах, так называемых «сеттльментах».
Общее значение таких экстерриториальных анклавов или портовых колоний, как их еще метко называли, не следует переоценивать[1098]. В Японии после «открытия» страны в течение нескольких лет они были важным рычагом западного влияния, но после 1868 года потеряли свое значение на фоне добровольно активной прозападной политики модернизации правительства Мэйдзи. В процессе урбанизации Японии они не играли большой роли. Среди ведущих японских городов только Иокогама исходно была «договорным портом». Первые иностранные поселенцы появились там в 1859 году, а спустя тридцать лет этот портовый город насчитывал 120 тысяч жителей, большинство которых, разумеется, были японцами. Рост населения и развитие Иокогамы в целом происходили с такой же скоростью, как и во Владивостоке, портовом городе на Дальнем Востоке Российской империи, основанном девятью годами позже[1099].
В Китае договорные города имели гораздо большее значение. После заключения неравноправных договоров до 1915 года в разное время к списку «договорных портов» было причислено 92 города. Но только в семи из них были созданы европейские мини-колонии, а из них лишь два города испытали существенное влияние расположенных там иностранных анклавов. Одним из них был Шанхай с его «международным сеттльментом» и соседней французской концессией, другим – северокитайский портовый город Тяньцзинь, в котором находились целых девять концессий, хотя и сильно уступавших по размеру шанхайским. Быстрый рост обоих городов, начавшийся примерно с 1860 года, был обусловлен прежде всего усиливающейся ориентацией китайской экономики на мировую торговлю. Этому, в свою очередь, способствовало защищенное неравноправными договорами присутствие иностранцев в договорных портах.
Некоторые из небольших концессий, в частности в Кантоне и Амойе (современный Сямынь), напоминали замкнутые гетто для иностранцев. К экстерриториальным районам Шанхая и Тяньцзиня такое определение, напротив, было бы неприменимо. Международный сеттльмент в Шанхае управлялся вплоть до 1920‑х годов представителями крупных западных концернов без какого-либо формального китайского участия. Но 99 процентов его населения составляли китайцы, которые имели право собственности на территории этого анклава и могли заниматься разными видами экономической деятельности. Поле действия политической оппозиции было более широким на «договорных» территориях, чем в остальных районах страны, находящихся под юрисдикцией китайского правительства. Критическая общественность Китая возникала именно здесь, где в принципе господствовали нормы правового государства[1100].
Несмотря на некоторые другие преимущества своего расположения, Шанхай разросся именно от своего колониального ядра. Концессии и сеттльменты в городах «договорных портов» были пространством трансфера европейских представлений о городе в Китай. Вместо помпезной дворцовой архитектуры по типу Калькутты или Ханоя здесь господствовало целевое строительство, необходимое для деятельности на мировом рынке торговли, – главные представительства крупных фирм, здания которых в 1930‑е годы образовали знаменитую линию горизонта Шанхая. Тут и там возникали фантастические здания в духе Диснейленда, например здание администрации британской концессии в Тяньцзине «Гордон-холл», которое выглядело как увеличенная в размере средневековая крепость с башнями и бойницами. Своеобразную репродукцию немецкого городка с фахверковыми домами и окнами, набранными из стекол в свинцовых оправах, можно было встретить в портовом городе Циндао, столице немецкой концессии в северо-восточной провинции Шаньдун. Важным было то, что в местах распространения иностранных представительств возникала новая для Китая картина города. Среди ее характерных элементов были более широкие улицы, менее плотная застройка, использование камня и известкового раствора в строительстве домов, в том числе и зданий в китайском стиле. Еще одной новой особенностью была открытость жилищ по направлению к улице, тогда как китайские дома традиционно были обращены к ней сплошной стеной без окон и только торговые лавки выходили на улицу[1101].
Добровольное применение западных образцов
Колониальные города существовали не только в европейских колониях. Некоторые поразительные по своему облику колониальные города превратились в таковые отнюдь не по административной инициативе колонизаторов. Они были результатом превентивных мер по адаптации западного стиля, предпринятых местными властями по собственной инициативе. С точки зрения XX века это не кажется чем-то удивительным. Не позднее 1920‑х годов повсюду в мире распространилось единое мнение относительно того, как должен выглядеть «современный» и «цивилизованный» город: асфальтированные или мощеные улицы, централизованное обеспечение питьевой водой, канализация, уборка мусора и отходов, общественные туалеты, пожароустойчивое градостроительство, освещение главных улиц и площадей, общественный транспорт (хотя бы в зачатке), привязка к железной дороге (по возможности), публичные школы (если не для всех, то хотя бы для некоторых), медицинское обслуживание и госпиталь, бургомистр, действующие органы полиции и более или менее профессиональная городская администрация. Даже при самых неблагоприятных обстоятельствах, как, например, в Китае, страдающем под бременем гражданской войны, местные власти и элиты стремились хотя бы приблизительно реализовать все эти требования[1102]. То, что такой образец имел западное происхождение, никого не смущало, тем более что местные условия всегда вынуждали к адаптации идеальной модели и приводили к локальным решениям.
Перед Первой мировой войной, когда престиж Европы был на высоте, строительство городов в западном стиле по собственной инициативе являлось наряду с практическими требованиями времени еще и политическим сигналом. Хороший пример в этом случае – Каир периода до начала британской оккупации в 1882 году. Здесь за несколько лет, с 1865 по 1869 год, был реализован градостроительный дуализм в чистой форме, подобие которому можно найти, пожалуй, только в некоторых столицах французских колоний. После того как французы под предводительством Наполеона Бонапарта в 1798–1800 годах нанесли городу тяжелый урон, первый модернизатор Египта паша Мухаммед Али (годы правления 1805–1848) сделал на удивление мало для столицы страны, население которой уменьшалось. Господствующий стиль в градостроительстве начал меняться, но медленно: вошли в употребление стеклянные окна, изменилась внутренняя планировка жилых домов, была введена нумерация зданий. По воле паши французские архитекторы возвели колоссальную мечеть в новомамлюкском стиле, который в Египте был объявлен национальным. Кроме этих изменений, облик Каира при Мухаммеде Али и двух последовавших за ним правителях изменился незначительно[1103]. Глубокий след в городской истории Каира оставил паша Исмаил (годы правления 1863–1879, с 1867‑го правил под титулом хедива, вице-султана Египта), мечтавший преобразить Каир в город западного типа[1104]. Между лабиринтом узких улочек Старого города, по которому в свое время не могла проехать карета Мухаммеда Али, и рекой Нилом паша Исмаил приказал заложить Новый город с