внутриконтинентальной торговли с трансконтинентальными связями. Таким образом, он служил обратным примером приморского портового города (entrepôt) как организующего центра внешней торговли с относительно слабыми связями с внутренними районами страны[1112]. Уже в XVIII веке иезуиты описывали Ханькоу как оживленный центр Китая, а один из китайских торговых справочников называл этот город важнейшей торговой площадкой всей Империи[1113]. По сравнению с городом Кано Ханькоу был городом-гигантом. Вскоре после 1850 года, перед вооруженным восстанием тайпинов, город насчитывал не менее одного миллиона жителей. Таком образом, он был одним из крупнейших городов мира, на уровне Лондона, сходство с которым отмечали некоторые европейские наблюдатели того времени, описывая непривычно плотную застройку и большую скученность населения. До того времени Ханькоу не был обязан своим развитием присутствию иностранцев и связями с мировой торговлей. В 1861 году Ханькоу объявили «договорным портом». Британцы и французы тут же создали здесь небольшие концессии, в которых китайцам отводилась роль только домашней прислуги. Немцы, русские и японцы появились здесь немного позже, после 1895 года. Сразу после «открытия» города в нем появились иностранные консулы, торговцы и миссионеры, деятельность последних, однако, распространялась больше на китайский город, чем на территории концессий. Неожиданное появление европейцев на улицах, строительство домов европейского типа и присутствие канонерских лодок на реке Янцзы, в поддержку заявленных европейцами требований, – все это обозначило глубокий перелом в истории города.
Тем не менее Ханькоу по своей сути не превратился в «колониальный» город. Концессии не стали доминантами центральных районов города в такой степени, как это произошло в Шанхае. В главной из них – британской концессии – в 1870 году проживало всего 110 иностранцев. Здесь не возникло настоящего «города европейцев», подобного Шанхаю, Гонконгу, Каиру или Ханою. Но самое главное, обширные торговые отношения Ханькоу не попали под диктат иностранных экономических интересов. Их структура не была перекроена на империалистический манер, Ханькоу не превратился из национального торгового центра в источник эксплуатации в интересах европейского и североамериканского капитализма. Как продемонстрировано в блестящей работе Уильяма Т. Роу, до 1861 года Ханькоу вовсе не был статичным, геометрически организованным и полностью подчиненным государственному аппарату «восточным городом», каким его представляет себе западная социология. А после 1861 года он не стал типичным «колониальным городом». Роу отказался от любой попытки навесить на Ханькоу некий ярлык. Он рисует картину урбанного космоса буржуазной окраски, в пространстве которого существуют многочисленные специализированные коммерческие миры, действующие в рамках разветвленных систем существующих торговых отношений и ищущие новых. Торговые гильдии, которые после знакомства с работой Роу уже невозможно называть «домодерными», гибко приспособились к изменившимся обстоятельствам; испытанные временем кредитные институты не были заменены на банки западного типа, а повысили эффективность своей деятельности. Городское общество приняло в свой состав новых поселенцев, оно приобрело более плюралистический характер и под общим руководством городских элит начало преображаться в сообщество, в котором даже низшие слои, отнюдь не всегда безмолвствующие, обрели свое место. После завершения ужасов Тайпинского восстания, пришедших в город извне, возникла необходимость провести огромные восстановительные работы, большая часть которых благодаря непомерным усилиям была воплощена в жизнь. Население Ханькоу не было готово к пассивной колонизации. Социальная обстановка и структуры в городе стали изменяться только с началом индустриализации в 1890‑х годах. Некоторые заводские производства раннего периода были основаны иностранцами. Самые крупные, например огромный, технически передовой завод по производству железа и стали, начавший работу в Ханьяне в 1894 году, возникли по китайской инициативе[1114]. Ханькоу даже на стадии ранней индустриализации не превратился в колониальный город. История этого крупного городского центра, расположенного в равнинной части среднего течения реки Янцзы, является одним из особенно ярких свидетельств того, что контакты с мировым рынком даже слаборазвитой экономики не всегда приводили к колониальной зависимости.
В XIX веке появились уже и первые постколониальные города, то есть такие, которые отказывались от своего колониального прошлого еще решительнее, чем это сделали города молодых США, и старались «изобрести» себя заново. Город Мехико был одним из них. Первый шаг деколонизации Мексики был предпринят уже в 1810 году, то есть еще до формального приобретения страной независимости. Он нашел выражение в расформировании «индейской республики» и отмене дани с индейцев. Но общая картина окружающего город архипелага деревень, населенных возделывающими кукурузу индейцами, еще долгие десятилетия оставалась неизменной. В последующем, впрочем, земли индейцев все больше оказывались в руках частных спекулянтов. В ноябре 1812 года мексиканцев впервые призвали к участию в коммунальных выборах в соответствии с Кадисской конституцией. Начиная с апреля 1813 года, за восемь лет до завоевания полной независимости, город Мехико управлялся выбираемым городским советом, который состоял из «американцев» и включал в себя несколько представителей местной индейской знати. Это была настоящая антиколониальная революция, нацеленная на быстрое искоренение следов «Старого порядка» (Ancien Régime). Однако в действительности изменения не были настолько драматическими, как было предусмотрено в программе действий. Город Мехико не играл большой роли в освободительном движении. В новом республиканском государстве он утратил все то сияние и ту власть, которыми обладал в колониальное время. Облик города до середины XIX века не претерпел явных изменений. Важнейшее значение имело то, что католицизм сохранил свою позицию в качестве государственной религии. Поэтому город, как и прежде, представлял собой один огромный монастырь. В 1850 году там насчитывалось семь мужских и двадцать одна женская обитель. Мехико оставался «барочным» городом. Государство и церковь были тесно переплетены друг с другом. Только во второй половине столетия здесь произошли значительные преобразования[1115].
Имперские города
Абсолютной противоположностью колониального города служил имперский город, метрополия в центре власти империи, источник силы колонизаторов. Дать определение имперскому городу просто: он является политическим центром управления, пунктом сбора информации, выгодоприобретателем в условиях асимметричных экономических отношений со своими многочисленными перифериями и, наконец, демонстрационным пространством символов господствующей идеологии власти. Рим времени принципата и первых двух дохристианских столетий представляет собой имперский город в чистом виде. Яркими примерами были Лиссабон и Стамбул в XVI веке или Вена вплоть до XIX. В Новое время соответствовать всем критериям имперского города столицам становится все сложнее. Так, в облике Берлина можно найти следы его прошлого, когда в период между 1884 и 1914 годами он был колониальной метрополией. Однако с экономической точки зрения он никогда не находился в заметной зависимости от сравнительно бедных германских колоний в Африке, Китае и в Южном море[1116]. Процветание Нидерландов, наоборот, было бы немыслимым без эксплуатации Индонезии в XIX веке. Эту, в масштабах новой имперской истории достаточно сильную, экономическую зависимость, однако, старались не выставлять напоказ. Попытки