Читать интересную книгу "Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко"

традиции (вот где и когда возможна борьба двух традиций!), не желавшей покориться новой христианской традиции, привела, в конце концов, к рождению новой — модернистской.

Христианская традиция в том ее значении, которое мы указали — «возвращения человечества к Богу», сразу заявила о своей «подлинности», вместо «неподлинной» языческой традиции. Новыми оказывались взаимоотношения «правителя» и «общества», новой была и символическая культура, фиксирующая ценности христианской традиции, новой выглядела попытка разрешить самые крупные противоречия, которые были накоплены за период язычества у разных народов, и в первую очередь античной ойкумены. К IV в. император самого могущественного тогда на Земле государства — Восточно‐Римской империи — стал христианином и христианство стало государственной религией. Обряд помазания на царство появился, как заметил Б. А. Успенский, сначала у западных королей (помазание Пипина Короткого в середине VIII в.) и лишь потом, под западным влиянием — у византийских императоров[848], но достаточно поздно — в XIII в.[849] Исследователь этого вопроса отмечает, что византийский, как и западные императоры помазывались на царство «по образу царей Израиля», в то время как в России, начиная с XVI в. помазание на царство осуществлялось «во образ Христа»[850]. Тем не менее византийский император, начиная со святого равноапостольного Константина Великого, даже не будучи помазанником, считал себя ответственным за Церковь. «Вы — епископы — внутренних дел Церкви, я (говорил св. Константин. — О. К.), поставленный от Бога, епископ внешних дел», что означало попечение о благочестивой жизни подданных[851]. Свое «внешнее епископство» византийский император рассматривал как новую стезю правителя, где не было уже места образу прежнего языческого Pontifixa Maximusa, требующего языческой формы поклонения. Здесь важен приоритет права церковного над правом государственным[852]. В присяге византийского императора, произносимой перед лицом Константинопольского патриарха, звучали слова «Подобне же верным и истинным сыном святыя Церкви служителем и защитителем ея. К народу же державы моея милосердным и милостивым, елико возможно и праведно, пребыти обещаюсь. Хранитися же имам от кровопролития и всякого рода немилосердия елико возможно: всякой же правде и истине последовати…»[853]. Император, как и патриарх, обращается уже не к гражданам (субъектам римского права), а к народу (субъекту коллективной ответственности перед Церковью и государством). В синтезе, слитности государя и общества как «единого тела» — суть новых, христианских отношений правителя и общества. «Именно христианство совершило решающий шаг и привнесло в учение о монархии элемент, которого недоставало в языческих учениях»[854].

Далее обозначим особенности русской этнической традиции. «Коллективный русский человек» (русский народ, как и любой его представитель) — монархист, и его монархизм имеет свои особенные черты, отличные, скажем, от греческого (византийского монархизма). Речь идет не о церковном идеале у великороссов, а именно о традиции, о символическом знании. Исследователи этого вопроса отмечали, что «русская монархия была выражением, даже воплощением своего народа, его отражением, его сущностью и его иконой»[855]. И это закономерно, учитывая, что сама символика помазания русского царя на царство была отлична от византийской: она была «во образ Христа», а не по образу помазания ветхозаветных израильских царей, как было отмечено. У русского народа этот процесс растянулся на несколько столетий, с X по XVI в. За пять столетий народ сумел создать полноценную церковную структуру, а также возможность вести церковную жизнь, как в миру, так и вне мира, в монашестве. Церковь стала фундаментом для жизни и деятельности народа и государства. Монархизм в его русском православном варианте вырастал не из принципа «стерпится‐слюбится» для власти и народа (как форма неизбежной суровой необходимости политической кабалы для народа), а скорее как наиболее эффективный механизм борьбы с внешними и внутренними (духовными) врагами. Это был не рациональный выбор, а скорее долгий исторический путь, как итог многих испытаний и как плод религиозной, духовной и исторической зрелости народа. Такой монархизм был возможен лишь на фундаменте народности и церковности. То и другое естественным образом могло существовать лишь в обществе, где господствовала религиозная традиция. И хотя в допетровскую эпоху не все подданные одинаково любили и почитали царя (великого князя) и покорялись ему, но сам по себе порядок подразумевал религиозно‐патерналистские отношения царя и подданных, включая все группы. Религиозность была не только лично‐коллективной (общественной), но и государственной добродетелью, как и принадлежность к целому — общенародному телу (как православный и русский) — и уже во вторую очередь к сословноиерархическому.

Русский монархизм существовал почти семь веков, сначала в форме княжеского вождизма, первым царем — венчанным на царство — становится Иоанн IV Грозный. Посажение на стол нового князя, как и помазание на царство, было церковно‐символическим обрядом, но не являлось таинством, как помазание[856]. Главным в посажении на стол было возложение начальствующим архиереем руки на главу князя и прочтение молитвы, призывающей Божье благословение. Действо происходило в храме, в окружении молящегося народа, который после возложения руки на голову князя и молитвы архиерея должен был целовать крест на верность новопосаженному на стол вождю княжества[857]. Князь был вождем народа на данной ему во власть территории, и в его вождизме уже имелся элемент монархизма. Не случайно были великие князья (особенно святой князь Андрей Боголюбский, как отмечает Л. А. Тихомиров), которые старались закрепить и усилить это качество [858]. Как отмечает М. Зызыкин, лишь на позднем этапе великокняжеская власть на Руси приобретает особый характер: «К понятию князя‐вотчинника присоединяется понятие князя национального вождя, борца за веру и народность, действующего во имя блага народного, а не своего хозяйственного интереса»[859]. С этим нельзя согласиться, потому что начиная со святого Владимира, крестителя Руси, находились такие князья, которые являли идею вождя, стремящегося к монархической власти. Был и идеальный образец князей‐молитвеников за Русь и за княжеский род — святые мученики князья Борис и Глеб. Собственно, по пути закрепления и увеличения монархизма и вытеснения вождизма из властной составляющей и шло движение по созданию централизованной монархии, закончившееся венчанием Иоанна IV на царство. Княжеский вождизм, особенно после принятия Русью христианства, отличался от вождизма племенного, каким он был, скажем, по времена дохристианские на Руси, при Рюрике, вплоть до святого князя Владимира, крестителя Руси. Племенной или родовой вождизм включал в себя как политическую составляющую (право на власть по признаку родового происхождения), так и религиозную, которая, в отличие от христианской, закреплялась не через обряд получения у Бога благословения на власть, а, наоборот — через передачу себя во власть некоей природной стихии. Например, исландцы‐язычники после смерти конунга совершали обряд посажения на престол во время совершения поминальной тризны по покойному, когда собиралось множество военной аристократии — конунгов