Читать интересную книгу "Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко"

связке «Бог — символы — коллективный человек» существуют два субъекта и один объект, два активных начала и одно пассивное. Взаимодействие субъектов в традиции осуществляется, в отличие от религии, не напрямую, а через мир символов. Почему это происходит? На наш взгляд, это происходит по одной простой причине: миру символов «со стороны Бога» передаются некоторые полномочия «Божьего присутствия» в человеческом обществе[843]. Причем к «Божьему» в символическом мире относится та часть, которая соотносится с нравственным опытом. За символические эстетические знания отвечает другая сторона — человек. Таким образом, символическое поле оказывается особым местом «встречи» человека и Бога, которое кодируется, фиксируется и сохраняется человеческим сообществом как опыт традиции, как фундаментальное знание о мире.

Со стороны Бога наиболее важная информация, передаваемая человеку, состоит в символической персонификации Творца мира в качестве верховного политического существа, правителя. Образы вождя, короля, царя, первосвященника, императора играли важнейшую конструктивную роль в создании системы (модели) той или иной традиции. Образ (качество) правителя, светского или религиозного, влиял на типологию социума, его форму и структуру. Словом, с образом правителя соотносились нравственные границы мира, в котором находились люди.

Со стороны человека обращение к символической среде имело свою специфику. Во‐первых, в отличие от Бога, делегирующего свои полномочия в символическую сферу в виде фигуры правителя (личностной, сакральной), человек традиции мог действовать только коллективно. Поэтому его вклад в символическую сферу всегда коллективный. Во‐вторых, если со стороны Бога выстраивается нравственная задача — создать через образ правителя пример для подражания у поданных, то со стороны людей решалась чисто эстетическая задача — ввести в символическую сферу образ общего, гармоничную внешнюю форму, образ общества, гармоничный образ коллективности. Конечно, определенное первенство в создании символического поля находится у Бога и через Него — у «земного правителя». Сначала появляется правитель (отец, вождь и т. д.), а потом начинается формирование «общества» в его определенной форме. Общество формирует необходимую форму не из себя самого, его коллективность ориентируется на фигуру правителя. Именно нравственные качества последнего, его духовность или бездуховность служат для общества необходимым материалом при формировании тех или иных социальных структур. Однако по мере роста активности общества, его гармонизации, по мере сохранения или не сохранения правителем нравственного потенциала, общество все более и более начинает воздействовать на правителя, влиять на него и, в конце концов, именно общество становится причиной перехода к новой форме политического правления. Появляется фигура правителя нового типа, и начинается процесс создания нового социума, соответствующего облику нового правителя. Правитель — это не просто человек, это символ тех или иных нравственных качеств, и потому в рамках понимания традиции символизм, который он творит, начинается не где‐то за его пределами, а с него самого. Так же и общество; символизм его коллективности (а это коллективность конкретного времени и конкретных социальных форм) находится в нем самом. А поскольку правитель и общество (или государство), которым он правит, связаны самыми тесными связями, то символизм и является тем инструментом, который все соединяет в одно целое. Символизм внешний (эстетический) связывает в одно целое общество и позволяет социуму существовать как одно целое; символизм внутренний (этический) так сублимирует (символизирует) фигуру человека, что тот становится «равным Богу» (в разных пониманиях, кто такой Бог); и при этом внешний и внутренний символизм не могут существовать один без другого, это части одного целого. Таким образом, символ покрывает все социальное пространство человека, он его скрепляет и структурирует, наделяет его важнейшими этическими и эстетическими смыслами.

Задачей традиционной антропологии, на наш взгляд, является описание научным языком той или иной модели традиции (от мега‐традиции до отдельных региональных ее форм) в образах «правителя», «общества» и «символического поля», им сопутствующего. Это важная комплексная задача, которая только еще начинает ставиться и решаться. Несомненно, что успешность ее будет зависеть и от многих других факторов: например, от того, как будут развиваться другие важные отрасли антропологии — историческая антропология[844] или политическая антропология[845]. Очень важно будет увидеть, где пересекутся линии «человека истории» с «человеком традиции» и «человеком политики». Человек традиции более сложное понятие, чем человек истории, у последнего более плоская шкала развития, нет такой сложной драматургии конкретного метаисторического момента, нет такой определенной связи с религиозной духовностью, нет такого ритма и динамики и т. д. Но ведь для чего‐то существует и человек истории, событийный человек, в отличие от символического человека традиции. Важность осознания этих двух явлений вызвана еще и тем, что сейчас мы живем во времена, когда именно исторический человек начинает набирать вес, к нему приковано основное внимание. Так ставит вопрос «информационное общество», для которого событийный ряд является основным. Как нам кажется, сегодня происходит даже определенная контаминация смыслов, когда присущие традиции и символическому человеку ценности (черты) начинают активно перетаскиваться в сферу жизнедеятельности исторической антропологии, а в символическую сферу сбрасываются характеристики «случайного», хаотичного и даже дискредитирующего ее. Например, у понятия «этнос» в течение уже почти ста лет (начиная с 1917 г.) и до сего дня активно изымаются его важнейшие смысловые (символические) скрепы: этнос отрывают от религиозного начала (в советское время), расщепляется его этническое ядро, убирается все этно‐активное, оставляется внешнее — этнографическое (в постсоветский период). В это же время искусственно и весьма активно насыщается дополнительными смыслами (за счет этно‐ресурса) гражданское понятие «российские». «Человек исторический» — «россиянин» — человек неопределенного этноса и религии, неопределенной культуры и языка, словом, неопределенный человек, но определенного времени и государства. Сюда же, в гражданскую идентичность, переносится очень емкое для России понятие «народ», имевшее в дореволюционный период самую большую этническую нагрузку. Тогда оно включало в себя три смысла: а) собственно этнический (это был конкретный народ‐этнос — русский народ); б) религиозный (православный, как синоним русского); в) гражданский (народ, создавший государство Россию). Сейчас «народ» в соединении со словом «российский» имеет одну только нагрузку — гражданско‐правовую и, по сути, прикрывает пустоту географически‐территориального понятия «российский». «Российский» же, в свою очередь, должно (как того хотят нынешние политтехнологи) означать, что у понятия «народ» нет и не может быть другого значения, кроме гражданско‐правового. Отобрав у народа понятие «народ», его заменили понятием «этнос». Но «этнос» — чисто кабинетное, научное понятие, не общеупотребительное, и это тоже не случайно, потому что после изъятия большевиками понятия «народ» из традиционного поля традиционность оказалась обезглавленной, а научное понятие «этнос» его ни в коей мере не заменило. Более того, этнос, находясь вдали от народных глаз, легко (в лабораторных условиях) можно было препарировать, разделять на части и составлять из него чисто этнографическое, музейное явление. И это