в сравнительной перспективе. В дополнение он помогает априори исключить многие другие вещи. Если понимать под колониальным городом место продолжительных межкультурных контактов[1082], то окажется, что в принципе все крупные мультикультурные портовые города имеют колониальные черты, независимо от того, находятся ли они на колонизированных территориях или нет, то есть среди них окажутся Лондон, Новый Орлеан, Стамбул и Шанхай. Все эти города имели многослойную и разнообразную структуру общества. Этот признак сам по себе не является специфическим критерием. Если же брать «колониальный город» исключительно как образец особой политической ситуации, когда в качестве решающего критерия выступает лишение местных элит дееспособности путем имплантации автократического аппарата управления оккупационной властью, тогда Варшава, находящаяся в составе Российской империи, будет удовлетворять данному условию. Еще в конце XIX столетия в этом городе, которому не было дозволено стать столицей польского национального государства, постоянно размещались около 40 тысяч российских солдат. Уродливая и пугающая Александровская цитадель возвышалась над городом, его улицы патрулировали казаки, а высшая административная власть находилась в руках начальника полиции, который подчинялся непосредственно Петербургу. Для сравнения с гарнизонной мощью «обыкновенного» европейского мегаполиса того времени можно привести Вену, где располагался регулярный гарнизон из 15 тысяч солдат, причем большинство из них были местными[1083].
Некоторые критерии колониального города следует рассматривать в динамике их развития, а не статично, по простому факту их наличия или отсутствия. Одним историкам в первую очередь бросаются в глаза жесткая сегрегация и «городской апартеид», а другие обращают внимание на смешение, сплав и «гибридность» больших колониальных городов, «космополитизм» которых порой вызывает восхищение исследователей. Между двумя этими крайними позициями существуют многочисленные градации. Общественное устройство в колониальных городах, основанное на принципиальной, хотя и не во всех жизненных ситуациях явной дихотомии между колонизаторами и колонизируемыми, имело разную окраску и отличалось наличием переходов и наложений. Социальные и этнические иерархии в колониальных городах наслаивались друг на друга сложным образом. «Солидарность» на основе цвета кожи и национальной принадлежности, даже на пике расистского мировоззрения, далеко не всегда полностью исключала возможность классовой солидарности. Для богатых индийских торговцев или малайских принцев двери британских клубов, как правило, были закрыты, но в то же время они были недоступны и для белых бедняков (poor whites). В Индии социальный разрыв между британским служащим Индийской гражданской администрации и белым жителем работного дома был гораздо больше, чем между этим же служащим и состоятельным и образованным индийским адвокатом, если, конечно, эти отношения не были омрачены политической ситуацией – подобной той, которая возникла после Первой мировой войны. «Типичное» общество колониального города не было организовано просто по принципу двух классов или двух рас.
Сегрегация
Казалось бы, несложно идентифицировать пространственный дуализм колониального города, существующий между привилегированными, защищенными и нередко расположенными в более благоприятных климатических условиях жилыми кварталами иностранцев и районами, где проживало местное население. Но даже эта бинарная оппозиция есть не что иное, как моделирующая конструкция. Отношения господства и социальное расслоение не везде принимали обличие некоего четкого разделения городской топографии на две части. И даже в тех случаях, где это имело место, зависимость европейцев от несметной рати обслуживающего персонала из местных жителей препятствовала строгому разделению жизненных сфер. Колонизаторы редко находились исключительно между «своими». В повседневной жизни они действовали на полуофициальной сцене перед всевидящей местной публикой. Раздельные жилые кварталы не всегда были внешним признаком колониального порядка между господствующими и подчиненными. В поволжском городе Казани существовали и русские, и татарские слободы, но при этом в XIX веке здесь не могло идти и речи о колониальных отношениях[1084]. В очень больших городах, по крайней мере в Азии, с древних времен к присутствию общин национальных меньшинств, которые обычно селились по соседству друг с другом, относились с терпимостью. Так, например, в Стамбуле в 1886 году постоянно проживало не менее 130 тысяч человек немусульманского происхождения[1085]. Многие южные и южноазиатские города представляли собой подобную картину сосуществования интегрированных общин, не всегда, но большей частью мирного, когда туда впервые прибыли европейцы. Как и все города Османской империи, это были так называемые «множественные города» (villes plurielles), где критериями разделения на отдельные группы служили, во-первых, религия, а во-вторых, язык[1086]. Европейский колониализм накрыл собой, но не уничтожил полностью подобные мозаичные структуры прошлого.
Сегрегация ни в коем случае не является порождением «сущности» колониального города. Она имеет свою собственную историю. В Дели в период между захватом города британцами в 1803 году и Индийским восстанием 1857–1858 годов не было отдельного британского квартала. После восстания лорд Палмерстон и некоторые другие деятели того времени в наказание потребовали сравнять Дели с землей. Но несмотря на значительные разрушения, жертвой которых стали части Красного форта Великих Моголов, до полного уничтожения города дело не дошло[1087]. После ужасов 1857 года многие британцы пожелали переселиться подальше от «местных» (native city). Тем не менее индийцы сохранили право на приобретение земельной собственности в новом квартале для иностранцев, а полиция никогда не была в состоянии гарантировать «сагибам» защиту от индийских грабителей. Некоторые англичане жили в новом квартале «среди своих», снимая при этом жилье у индийцев, и продолжали работать и проводить свободное время в старом городе. После эпидемии чумы в 1903 году явными стали преимущества разреженной пригородной жилой застройки, так что и индийские землевладельцы потянулись в район Гражданских линий (Civil Lines), как называли район поселения британских гражданских лиц[1088]. Иначе обстояли дела в Бомбее. Здесь выстроенная наподобие крепости фактория Ост-Индской компании стала ядром развития города, к которому только в начале XIX века примкнул «местный город» (native town). И еще позже появился третий элемент города: пригороды с утопающими в садах домами состоятельных европейцев[1089].
Чем вообще отличается колониальная сегрегация внутри города от других видов пространственного разграничения? В европейских городах была и до сих пор сохраняется сегрегация на микроуровне: по горизонтали от улицы к улице или выстроенная по вертикали одного многоэтажного жилого дома – от квартир буржуа в бельэтаже до комнаты бедного поэта в мансарде[1090]. Сегрегация в широком смысле является распространенной элементарной формой социальной дифференциации и может иметь бесчисленные проявления. «Колониальная» сегрегация здесь может означать только одно: городской апартеид на основе этнических критериев, насильно введенный аппаратом власти чужестранного правящего меньшинства. Но этому есть не так уж много примеров. Некоторые наиболее радикальные практики сегрегации в Новой истории вовсе не имели этнической подоплеки – например, разделение воинов и простолюдинов в Эдо (Токио) в период правления сёгунов Токугава. С другой стороны, трудно решить, на