областей развития добычи не только золота, но и других важных полезных ископаемых, в частности угля, железа, свинца, цинка и меди. Для горного инженера было захватывающим опытом взглянуть на некоторые из этих месторождений в Казахстане, практически неизвестных в то время за пределами России, и убедиться, насколько важны некоторые из них.
Вплоть до зимы 1929 года дела шли так хорошо, как и следовало ожидать, не только в золотодобывающей промышленности, но и в других отраслях, с которыми я был знаком. Коммунисты начали форсировать темпы промышленного развития, и в воздухе витали слухи о гораздо более грандиозных планах. Мне тогда казалось, что добиться большего практически невозможно, учитывая тот факт, что имелось очень мало квалифицированных рабочих, инженеров и управленцев. Мне было больно видеть вокруг себя столько потерь: отходы руды, нерациональное использование техники и человеческого труда. Но я не мог предвидеть, что это было каплей в море по сравнению с тем, что произойдет чуть позже.
В начале зимы 1929 года я решил съездить в Штаты, чтобы отдать двух своих дочерей в школу. Да и сам я устал и нуждался в передышке. Серебровский согласился отпустить меня и предложил, пока я буду в Штатах, подыскать десяток первоклассных американских инженеров в сфере золотодобычи нам в помощь. Он намекнул, что золотодобывающая промышленность получила отличный старт и расширение ее пойдет нарастающими темпами. Я понял, что новые американские инженеры также потребуются для медных, свинцовых, цинковых и железных разработок, где три-четыре специалиста из Америки уже работали с зимы 1927 года. Это было начало великого американского вторжения, в результате которого наша колония горных инженеров за два года выросла до 175 человек. Затем политика поменялась и наша численность стала постепенно сокращаться до лета 1937 года, когда закончилась моя миссия в России. Я оказался не только первым, но и последним из нашей группы.
Когда зимой 1929 года я уезжал в отпуск из России, процесс, который я назвал второй коммунистической революцией, еще не начал разворачиваться в полной мере. Жизнь в Кочкаре оставалась такой же, какой она была, когда мы приехали туда в мае 1928 года. Темп жизни немного ускорился, но и только. Крестьяне по-прежнему приезжали на рынок в своих примитивных телегах, нагруженных овощами и сухофруктами, яйцами и курами, сыром и другими продуктами, которые продавали по весьма разумным ценам. Кочевники все еще странствовали по степям или устраивались на зиму в глинобитных домах, которые строили для этой цели. У них все еще были громадные стада верблюдов, молочных кобыл и овец.
В Кочкаре процесс «ликвидации» так называемых нэпманов, или мелких частных розничных торговцев, был начат, но не завершен; однако он зашел достаточно далеко, чтобы помешать снабжению одеждой и промышленными товарами. В 1928 году мы без труда получали почти все, что нам было нужно, хотя качество большинства товаров и казалось нам низким. Но уже в 1929 году в магазинах наблюдался дефицит некоторых видов товаров; самые успешные частники попали под пресс коммунистических властей и исчезли. Их магазины передали так называемым кооперативам, которые в значительной степени испортили бизнес. Однако цены на продукты и промышленные товары оставались примерно такими же, как и сразу после нашего приезда.
Я уехал в Штаты без ощущения, что в России произошли какие-то большие перемены за те полтора года, которые мы там провели, и что какие-то перемены ожидаются. Конечно, я знал о так называемом пятилетием плане, но в то время он рассматривался просто как план ускоренной индустриализации страны; его истинный смысл еще не был ясен сторонним наблюдателям, как и большинству русских.
Мне не составило труда найти первоклассных американских горных инженеров для работы в России: к тому времени, когда я приехал в Нью-Йорк, депрессия у нас была в самом разгаре. Но я неудачно начал работу с десятью претендентами, которых нанял, описав, по моему мнению, реальные условия в России. Поскольку я приехал из Москвы всего несколько недель назад, они, естественно, подумали, что я знаю, о чем говорю, да я и сам так считал. Я сказал им, что они могли бы легко прожить в России на триста рублей в месяц; пообещал, что им будет доступна хорошая еда в большом количестве и по очень низким ценам. Я заверил их, что в магазинах одежды и галантереи вполне приличный выбор товаров.
Я вернулся в Россию с несколькими инженерами, которых убедил подписать контракт на два года, но за время моего отсутствия все здесь так сильно изменилось, что я ничего не узнавал. Коммунисты устроили свою вторую революцию и надолго погрузили страну в состояние неразберихи.
Я оказался в эпицентре того, что компетентные люди назвали одним из величайших социальных потрясений в истории, но у меня не было достаточного опыта, как я уже сказал, чтобы понять многое из происходящего, помимо деталей, которые видел собственными глазами. И я могу засвидетельствовать, что смятение в моем собственном сознании было таким же, как и в сознании большинства советских граждан, с которыми я встречался.
Казалось, что сильнейшее землетрясение изменило значительную часть привычной для нас жизни. Мои старые знакомые в Кочкаре пребывали в замешательстве, не понимая, что на них обрушилось. Нормальная деятельность городка была полностью расстроена; магазины, рынок, деньги и образ жизни людей стали другими.
Во-первых, мне было ясно, что Россия вступила в период стремительной инфляции, подобной той, которую Германия пережила несколько лет назад. Когда я уезжал из Кочкара, за один рубль все еще можно было купить четырех цыплят, или сто огурцов, или сто яиц, или двадцать арбузов, или шесть фунтов мяса. На рынке было полно самых разнообразных местных продуктов питания, о чем я рассказывал ранее, а также привозных апельсинов, лимонов и рыбы. Магазины одежды и промышленных товаров имели хороший ассортимент.
За несколько месяцев моего отсутствия цены совершенно вышли из-под контроля. Сливочное масло, которое раньше стоило пятьдесят копеек, или полрубля, за килограмм, теперь имело цену восемь рублей (сегодня оно стоит шестнадцать рублей, причем самого низкого качества). Яйца, которые раньше стоили рубль за сотню, теперь – рубль за штуку. Несколько месяцев назад мы могли купить целую телегу картофеля за пятнадцать рублей, теперь же нам приходилось платить двадцать рублей за небольшое ведро.
Представляю себе, что думали американские инженеры, приехавшие со мной в Россию. Я пообещал им: они смогут прожить на триста рублей в месяц, но было ясно, что теперь не прожить и на тысячу. Они, должно быть, решили, что я приукрасил и другие условия. Я сказал им, что в магазинах довольно