Читать интересную книгу Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира - Анри де Кок

Однако это не могло бесконечно продолжаться.

Возвратившись однажды домой после полудня, Делакруа встретил Ожера и Гуа в лавке вместе с женой; после холодного поклона он взошел в свою комнату, поискать какую то забытую им вещь. Через минуту вошла Маргарита.

Делакруа обернулся, услыхав шаги старой служанки, и был поражен, печальным выражением ее лица.

Она остановилась напротив него.

– Ты хочешь попросить у меня чего-нибудь. Маргарита? спросил он.

– Точно так.

– Чего же?

– Будьте так добры, дайте мне расчет.

– Расчет? Ты хочешь меня оставить? Почему?

Она не отвечала.

– Почему? повторил он.

Она продолжала молчать, но из глаз у нее покатились слезы.

– Понимаю! произнес лавочник глухим голосом. – Не правда ли, ты стыдишься того, что с некоторых пор происходит в этом доме?

– Нет, хозяин! нет!.. клянусь вам!..

– А я говорю, да! Я говорю, что ты хочешь отойти потому, что все, что ты видишь здесь внушает тебе печаль и отвращение. Но что видишь ты? Что ты видела? Говори!.. О! если бы у меня было положительное доказательство измены Габриэли!..

Старая служанка отрицательно покачала головой.

– Не я дам вам это доказательство, хозяин, сказала она. – Прежде я могла сказать вам, что вы делали ошибку, женясь на слишком молоденькой девушке… но теперь, когда вино откупорено, и вы находите его кислым, я стала бы упрекать себя, да и вы меня упрекнули бы, если бы я сделала его кислее. Нет… я хочу отойти потому, что мне шестьдесят лет, и я уже не так здорова…

– Довольно! Ты добрая и честная женщина, Маргарита. Слушай! Мы еще поговорим об этом.

– Но, хозяин!..

– Но подумай, разве теперь можешь ты оставить меня, когда может быть завтра, может быть сейчас, я буду иметь в тебе нужду, – в тебе, единственном лице, которое меня любит, – чтобы утешить меня в потере той, которая не любит меня?..

– Извините, хозяин!  Это справедливо. Я остаюсь. Извините. Считайте, как будто бы я ничего не говорила.

Маргарита быстро ушла, утирая слезы. Делакруа оставался несколько минут неподвижным и задумчивым. Внезапно, как бы повинуясь какой то тайной мысли, он быстро направился к комнате жены, отделенной от него небольшой залой. В этот день он уходил из дому на три часа. Удовольствовалась ли в течение этих трех часов Габриэль болтанием внизу в лавке с Ожером и Гуа? Он только это и хотел знать. И еще не переступив порога комнаты, он уже знал все.

Какой беспорядок в этой комнате! Какой красноречивый беспорядок!.. Делакруа задрожал… Это бесстыдно измятая постель, на которой остались отпечатки двух тел… На столе бутылка с ликером и два стакана… А у кровати перчатка, принадлежащая Ожеру.

Так это правда? В его доме, под его кровлей они осмелились!..

Делакруа в один прыжок очутился из этой комнаты, где все говорило о его бесчестии, в лавке. Гуа и Ожер были еще с Габриэлью.

– Ми…. ло… стивая… го… го… сударыня! вскричал несчастный муж, который от гнева начал заикаться, – когда ведут… себя… так, как вы!.. по крайней мере прини… мают пред… осторожности…. Я только что вышел из вашей комнаты… Вот что?.. о… я нашел… т… а…. ам, не считая того, что я видел….

Лавочник бросил на прилавок поднятую им перчатку.

– Ба! моя перчатка! весело вскричал Ожер. – Благодарю, Делакруа.

– А! а! так вы признаетесь! продолжал последний. – Вы входите в мое отстуствие с моей женой в ее комнату!

Да, конечно, милый Делакруа; мне даже часто приходится говорить, с вашей супругой у нее в комнате. Что же в этом такого?

– Что же в этом такого? повторил Гуа.

– Что же в этом особенного? поддержала Габриэль.

– Что особенного? возразил Делакруа, раздраженный их насмешливым тоном. – Я вам покажу всем троим, что тут особенного. А! в моем доме происходят оргии и надо мной смеются!..

– Оргии! возразила Габриэль. – Разве можно говорить подобные вещи! Г. Ожер имел судороги в желудке, я предложила ему рюмку анизета и чокнулась с ним… ничего больше….

– Ничего больше!.. а ваша растерзанная постель!.. это тоже для того, чтобы полечить желудок г-на Ожера, – вы валялись на постели с ним.

– Валялись!.. что за выражение, воскликнул Гуа.

– Ваша супруга, хотела успокоиться, сказал Ожер, – на минуту она легла на постель, но я подтверждаю, что я не валялся с ней, как говорите вы, г-н Делакруа.

– Вы лжете! Вы тоже лежали на постели… Я не слеп, черт возьми! Вы уйдете отсюда и никогда больше не вернетесь… и вы также г-н Гуа! с меня довольно вашего общества! уходите! В противном случае я подам жалобу на вас и на мою жену!..

– Ха! ха! ха! Жалобу! с хохотом вскричала Габриэль. – Я запрещаю вам подавать жалобу.

– Вы запрещаете мне!..

– Без угроз! Разве вы не дали мне права с кем я хочу… понимаете? Взгляните, это позволение подписано вашей рукой. А! вы думали, что я сожгла его! Я не так глупа! У меня есть любовники, потому что мне это нравится… Вы ничего не можете мне сказать! А теперь оставьте нас в покое. Вы беснуетесь, на улице собралась целая толпа: это смешно.

Безмолвный, остолбенелый, бедняга муж рассматривал роковую записку, которую жена вынула из корсажа и которую Гуа и Ожер читали вслух, смеясь во все горло. Наконец, когда к нему вернулось сознание, лавочник вскричал:

– А! так так-то! Не довольствуются еще тем: что оскорбляют меня, мне еще угрожают!.. Итак мы увидим!

И он отправился с жалобой к уголовному прокурору. Более испуганная, чем она хотела казаться, и по совету своих любовников, Габриэль удалилась к отцу. По окончании следствия, которым было вполне доказано ее распутство, она была подвергнута тюремному заключению; по просьбе Делакруа, Гуа и Ожер были упомянуты в том же приказании. Через две недели виновные предстали перед судом.

Адвокат Марии Габриэль Перро основал свою защиту на том, что беспорядочное ее поведение вызвано было презрением Семитта Делакруа. В подтверждение своих слов он представил знаменитое позволение. Вещь единственная в своем роде, которой хотели воспользоваться и Гуа и Ожер. Но судьи не приняли его во внимание и постановили:

«Габриэль Перро посадить на два года в монастырь, по прошествии которых, если муж не пожелает ее взять, постричь в монахини; а Гуа и Ожера подвергнуть штрафу и взыскать все судебные издержки.»

Вначале мы говорили, что история Прекрасной Лавочницы кончается процессом, – и это правда. Но погодите! Это только еще первая часть процесса, и прежде, чем он окончился произошли необыкновенные приключения.

Вначале, Габриэль, виновная только в неверности мужу с двумя любовниками, не была еще куртизанкой, но женщиной, как говорят, легкого поведения, и замешавшись в толпе этих грешниц, не стоила бы того, чтобы о ней писали.

Она без жалобы склонилась перед позорным для нее решением. Но под этим коварным смирением скрывалась дикая ярость и мстительность.

А! г-н Делакруа, после того, как дал ей позволение обманывать, представил ее в суд, засадил ее в монастырь!.. Но она выйдет из монастыря… Она должна выйти!.. Почему? Разве приговор суда не говорил, что по окончании срока наказания, если муж не захочет взять ее обратно, она всю свою жизнь останется в келье и будет пострижена… Пострижена!.. Габриэль дрожала при мысли, что ее пышные роскошные волосы упадут под ножницами.

Но нет! Это невозможно! невозможно! Муж слишком любил ее, чтобы оставить навсегда! Он даже не дождется срока наказания и возьмет из тюрьмы.

«На днях он придет увидеть меня, – говорила сама себе Габриэль, – я заплачу… он тоже заплачет… и простит… и возьмет с собой. А тогда!.. Тогда!.. О как отомщу я!..»

Таковы были размышления Габриэли в монастыре, а ей в эту эпоху не было еще восемнадцати лет!..

* * *

В то время, когда в монастыре Бенедиктинок Габриэль размышляла о своей будущности, рассчитывая на вероятное великодушие своего мужа, что делал он в это время? Он страдал, а когда никого не было – плакал.

Тщетно он пробовал рассеяться, занимаясь своей торговлей: во первых, торговля шла гораздо хуже, продажа мокко понизилась на целую треть. Потом, как вероятно уже догадались, он прервал свои сношения с Гуа. А кто разрывает, тот платит… И вот, лавочник остался теперь совершенно один… Один, со своими беспокойствами, как торговец; один с своими страданиями, как муж… Это было слишком.! Он не ел, не спал, он не жил…

Однажды, вечером, два месяца спустя после заключения Габриэли, сидя за столом, перед своим охолодевшим ужином, бедняк и в этот раз погруженный в печальные размышления, вдруг был выведен из своей задумчивости нежным голосом, заставившим его вздрогнуть.

– Хозяин, да возьмите вы ее, если без нее скучаете!

Эти слова произнесла Маргарита.

Делакруа взглянул на старую служанку.

– Что ты сказала?

– Я говорю, продолжала она, – что никогда не знала, что такое любовь… и я не огорчаюсь этим, потому что, как мне кажется, она доставляет больше огорчения, чем удовольствия. Но все равно, я замечаю, хозяин, что у вас она переворачивает все внутренности… Так что же? Все грехи прощаются. От вас зависит, чтобы она оттуда вышла… Ступайте за ней завтра утром. Делакруа бросился к Маргарите и сжал ее руки.