японского города Кагосимы, отомстив тем самым за убийство одного купца[1070].
Межконтинентальная торговля была движущей силой модернизации не только для колоний, но и для Европы. Около 1850 года 40 процентов городов мира с населением более 100 тысяч человек были портовыми. Только в середине XX века промышленные агломерации выдвинулись на первое место в европейской иерархии городов[1071]. В некоторых странах Европы урбанизация в целом была феноменом побережий. Все крупные города Испании, за исключением Мадрида, лежат у моря: Барселона, Кадис, Севилья, Валенсия. Похожая ситуация наблюдается в Нидерландах и в Норвегии. Даже в «континентальной» Франции административные центры важнейших провинций расположены на побережьях: Бордо, Марсель, Нант, Руан. Структура промышленности портовых городов, независимо от их размеров, отличалась от структуры внутриконтинентальных центров индустрии. Типичными представителями портовой промышленности были зерновые и маслобойные мельницы, установки для производства рафинированного сахара, переработки и упаковки рыбных продуктов, обжарки кофе. Позднее к ним прибавилась переработка минеральных масел, но вот тяжелая индустрия или крупные комплексы легкой промышленности были представлены здесь крайне редко. Не индустриальные районы, а гавани были важнейшими зонами для инноваций в таких городах, как Нью-Йорк или Гамбург[1072]. Случаи, когда портовые города превращались в индустриальные центры, достаточно редки. К ним относится Генуя, ставшая одним из важнейших промышленных центров Италии в конце XIX столетия, когда развитие промышленности здесь перевесило былое значение внешней торговли. Ряд редких примеров дополняют Барселона и Шанхай того периода, который последовал за Первой мировой войной.
В портовых городах зачастую властвовала местная олигархия, состоявшая из купцов, банкиров и судовладельцев. Этот был тип крупной буржуазии (grande burgeoisie), который в XIX веке использовал торговые палаты как инструмент защиты своих интересов и социального положения. Так было в Роттердаме и Бремене, не отличавшихся в этом смысле от Шанхая или Измира. Землевладельцы обладали в портовых городах меньшим политическим влиянием, чем в больших городах внутренних районов страны. Тем не менее олигархи портовых городов не всегда были едины. Могли, например, возникать разногласия между представителями торговли и промышленности или споры между сторонниками и противниками свободной торговли. В общем и целом господствующая идеология среди торгово-капиталистической олигархии явно предпочитала государство, которое несет «ночной дозор», ограничивается минимальным вмешательством и довольствуется низкими налогами. Главной ценностью была гарантия беспрепятственного осуществления торговли. Нововведениями в области городского управления администрации портовых городов, как правило, не отличались. Торговцы скептически относились к градостроительному проектированию и избегали инвестиций в инфраструктуры, выходящие за границы портового хозяйства. Поэтому портовые города редко оказывались в авангарде санитарно-гигиенической модернизации. Здесь дольше всего сохранилась установка на патерналистские формы благотворительности и спонтанную филантропию, а не на инструменты урегулированной социальной помощи. Характерной чертой Ливерпуля или Генуи поэтому были относительно острые социальные конфликты, возникшие в результате поляризации классовой структуры городского общества, в котором ремесленники или, позднее, служащие играли меньшую роль, чем в промышленных городах внутри страны, таких как Бирмингем, Берлин или Турин.
6. Колониальные города, «договорные порты», имперские мегаполисы
Если портовые города или административные центры лежали на территории колоний, правильно ли называть их «колониальными городами»?[1073] В конце XIX столетия под колониальным господством находились настолько большие части планеты, что само собой напрашивается предположение о существовании особого типа «колониального города». Он, очевидно, имел своих предшественников в эпоху раннего Нового времени. Испанцы с самого начала экспортировали иберийские формы городов в Новый Свет, городские планы которого, конечно, не всегда были их точной калькой. Испано-американский колониальный город был перенесен в конце XVI века на Филиппины, так что Манила, если не принимать во внимание присутствие в городе китайцев, ничем особенно не отличалась от какого-нибудь мексиканского города. В ряду плацдармов европейской экспансии в Азии этот город, однако, был единственным в своем роде, поскольку являлся не просто торговым портом, но и центром гражданского и религиозного господства[1074]. В более скромных масштабах модель испанцев реализовали в Азии нидерландцы – колонизаторы, которые также происходили из мест высокого уровня урбанизации. Самый очевидный успех их градостроительных усилий представляла собой резиденция Батавия, основанная в 1619 году.
Калькутта и Ханой
После того как британцы надежно осели в Индии, они превратили свою главную базу – Калькутту – в город дворцов. Начиная с 1798 года столица Бенгалии, где к тому времени Ост-Индская компания уже в течение четырех десятилетий исполняла роль высшей политической власти, была преобразована в великолепный архитектурный ансамбль в стиле классицизма, едва ли имеющий конкурентов в мире. Функция города при этом существенно не изменилась. Ранее ему просто недоставало соответствующего архитектурного облика, несмотря на оживленную строительную деятельность британцев, начавшуюся в Калькутте в 1760‑х годах. В центре нового проекта города находился новый губернаторский дворец (New Goverment House), огромное здание, которое уже не могли критиковать индусы и завистливые французы, как это было в случае его невзрачного предшественника. Новая резиденция к моменту ее открытия в 1803 году затмила все жилые и административные здания, которые до того находились в распоряжении английских монархов. К новому дворцу примкнул целый ряд публичных построек (ратуша, суд, таможня и так далее), церкви, многочисленные частные виллы функционеров Ост-Индской компании и торговцев, а над ансамблем нового города возвышалась старая цитадель Форт Вильям[1075].
Калькутта портиков и дорических колонн не просто перенесла английский город в Индию. Она была утопией нового имперского Рима, воплощенной в камне. За преображением столицы стояла не идея функционирующего города, а тщательно проработанное воплощение подвластного пространства, в котором могли найти свое место и индийцы. С архитектурной точки зрения нетрудно пройти по следам Европы, оставленным ею на глобусе. Не везде эти следы выступают так компактно и внушительно, как в Калькутте. Лишь немногие другие колонии были наделены таким символическим значением, как Индия. Немногие колонии были настолько же богаты и так же легко поддавались эксплуатации, чтобы колониальное великолепие могло быть оплачено местными средствами. Ведь безвозвратные субсидии на устройство колоний брались в расчет редко и только тогда, когда их невозможно было избежать по соображениям международного престижа. Поэтому постройки в европейском стиле далеко не всегда создавали законченную картину колониального города. Минимальный набор сооружений колониальной столицы, даже самой малообеспеченной, состоял из губернаторского дворца, казарм для военных и церкви. Несколько вилл для европейских служащих и торговцев, а также госпиталь дополняли архитектурное ядро. Возникали ли на месте целые жилые кварталы европейского типа, зависело от численности иностранного представительства.
Воля к планомерному созданию и финансовой поддержке строительства совершенно новой образцовой столицы была в колониях скорее большим исключением. Дакар, основанный в 1857 году и служивший позже столицей всей французской Западной Африки, представляет собой особенно впечатляющее исключение