и сострадания тоже. Голос из дальнего угла камеры отозвался со свистом и хрипом, но так горячо, что его нельзя было спутать ни с каким другим.
– И тебе не стыдно перед ним, Ваня? – спросил Женин голос укоризненно. – Как ты мог поверить этому подлюге Соликовскому? Да ему, мрази, только того и надо, чтобы мы друг другу верить перестали! Я ему в морду его поганую плюнул, когда он при мне вздумал с грязью Виктора смешать. И за тебя бы тоже плюнул. И плюну, пусть только попробует, гадюка…
Он задыхался, в груди у него клокотало. А у Виктора сердце сжималось от боли и пело от гордости.
Иван подполз к нему вплотную и приподнял его голову в ладонях.
– Так он может захлебнуться… А так кровотечение не остановится, – пробормотал Иван мрачно и вдруг произнёс с силой: – Прости, Витя! Я опять едва не поверил, что это ты! Он сказал, будто это от тебя список, по которому сейчас берут ребят.
– Ты знаешь лучше всех, откуда у них этот список! – не удержался Виктор.
Горечь захлестнула его с головой, к глазам подступили слёзы. Он понимал: слова его сейчас прозвучали жестоко по отношению к Ивану. И чувствуя, что тот тоже готов заплакать, прибавил: – Я, Ваня, ни на миг не поверил, что ты в чём-либо сознался, и за эти подлые слова глотку гаду перегрызть готов. А что Кошевого ты к нам привёл и за него поручился – за это себя не вини.
– Не надо, Витя! – прервал его Иван дрогнувшим голосом. – Не жалей меня!
– А он тебя и не жалеет, – снова донесся из дальнего угла свистящий, надрывный голос Жени. – И лучше ты здесь поплачь, со своими, чем перед фашистскими холуями. Теперь нам с вами, хлопцы, отступать некуда.
И сердце Виктора опять затрепетало от боли и безграничной благодарности. И горечь за себя самого уже не отравляла его мыслей – они прояснились, как небо после ненастья.
– В их списке моя фамилия первая, – произнёс он значительно. – И они знают, что моя подпольная кличка Комиссар Славин. Я буду всё брать на себя, хлопцы, – чем дальше, тем твёрже звучал голос Виктора. – Не бойтесь, я выдержу. Только верьте мне! Что бы они ни врали вам про меня…
Слова эти рождались на глубине и выходили, казалось, вместе с кровью, что продолжала тонкой струйкой стекать у него изо рта по подбородку. Так выходит магма из жерла вулкана. Не было и не могло быть иного пути, иного способа принять и пережить этот сокрушительный провал. Кровь выходила из тела вместе с силой, Виктор ощущал дурноту, но решимость в нём лишь росла, отчаянная и несокрушимая среди этих страшных звуков, которым стены уже не были преградой: обострившийся слух различал в гуле голосов каждый знакомый голос в отдельности, и фамилии из списка снова вспыхивали огненными буквами в красной тьме перед глазами, прожигая мозг. Но вот крик нечеловеческой боли рванулся из глубины коридора, пронзительно высокий, явно девичий, дикий, и его не узнать, как, наверное, не узнать сейчас и искаженного судорогой лица. Что они там делают с этой девочкой, выродки?! И хотя Виктор сейчас вряд ли смог бы устоять на ногах, ослабевший от потери крови, у него было одно желание – оказаться там вместо неё, и пусть они делают это с ним. Это было так естественно и казалось единственно верным. Ведь её крик уже превращал всего его целиком в один сплошной сгусток напряженных пульсирующих нервов.
– Меня ты, Витя, не спасёшь, как ни выгораживай! – прохрипел Женя из дальнего угла камеры. – Я директор клуба. Они же знают, что клуб – это штаб подполья, а значит, мы с тобой подполье и есть. Ты так и признайся: мол, с Женькой Мошковым машину эту…
– И со мной! – подхватил Иван с мукой в голосе. – Я администратор, да и фамилия моя в начале списка. Если уж признаваться про машину после всего, что мы перетерпели, так втроём! Так и скажи: трое нас! – воскликнул Ваня, и в словах его прозвучал вызов, адресованный ненавистным палачам. – Ты, я да Женя – мы втроём и есть краснодонское подполье! Наша группа – из трёх человек. Трое нас! Больше никого знать не знаем. Пусть что хотят с нами делают, падлы, – будем стоять до конца!
– Верно, Ванюша! – прошептал Женя, задыхаясь. – Будем! Обламает зубы об нас эта подлая мразь!
И в это самое мгновение крик оборвался. «Потеряла сознание», – понял Виктор.
Наступившая тишина принесла с собой сладко-солёное счастье. Виктор чувствовал, что слёзы на глазах не у него одного. Неимоверное напряжение этих адских дней наконец прорвалось. Счастьем было уже то, что они вместе, и никакой ложный стыд больше не обременяет их. Чистые друг перед другом, каждый чувствовал двоих других как самого себя. И Виктор не мог отказать товарищам в святом праве разделить с ним ношу.
– Конечно, они нам не поверят, – произнёс он, сглатывая кровь. – Но у нас будет за что держаться. Стратегия. А это главное.
Несказанное счастье
Это было в ноябре. Тихо шуршали под ногами опавшие листья. Деревья наконец разделись и стояли, раскинув голые ветви на фоне темнеющего неба.
Виктор и Аня Сопова шли рядом. Анечка была ниже ростом и к тому же жалела свои ботиночки на каблучках, старательно и неторопливо выбирая на размытых местах дороги, куда ступить, но Виктор очень искусно подстраивался под её шаг. Ане было приятно оттого, что он двигается с ней в унисон, и Виктор отчётливо это улавливал.
Что касается чувства ритма и такта, у него не было соперников даже близко, и он это отлично знал. И в то же время именно перед Анечкой Соповой он испытывал смущение, оставаясь в состоянии постоянного повышенного внимания, боясь пропустить малейший импульс, чтобы не сделать чего-то лишнего. Например, ему уже давно хотелось взять её за руку, но он не был уверен, что она это одобрит. Будь его воля, он бы переносил её на руках через каждую лужу, но Анечка смотрела на него так серьёзно, что он пока не решался к ней прикоснуться.
На голове у Анечки был бежевый платок с яркими цветочными узорами, а в густые русые косы, опускавшиеся по её спине до пояса, она вплела широкие малиново-алые ленты.
– Я думаю, Витя, может быть, ей надо как-то намекнуть? – вернулась Аня к недавней теме разговора и, видя, что он, уже задумавшись о чём-то другом, как будто потерял нить, пояснила: – Я про Веру. А