изменился. Этот Гена из тех, кто, как хамелеон, меняет цвет. Если он со шпаной, то говорит на её языке, а рядом с Димой Фоминым вполне может прослыть героем. А сам Дима слишком прямая и честная натура, чтобы разглядеть пятна на солнце, – ведь он считает Почепцова своим другом!
– А я убеждён, что по-настоящему честный человек всегда отличает правду от лжи! – решительно заявил Анатолий. – Именно поэтому я склонен верить Фомину, который знает своего друга уж точно лучше, чем ты или я.
– Если бы всё было так, как нам хочется верить, то мы бы, пожалуй, не воевали сейчас с Гитлером, – грустно улыбнулась Ульяна и вдруг посмотрела на Виктора с ожиданием.
– Это верно, – согласился тот, но не мог не заметить: – И всё-таки нужно иметь в виду, что человек может меняться в лучшую сторону. По крайней мере, оставлять ему этот шанс. Среди нас ведь тоже не все были такими, как сейчас, ещё пару лет назад.
– Если ты, Витя, намекаешь на меня, – не мог удержаться Серёжа Тюленин, – то я тебе больше скажу: по мне, так смелому хлопцу вполне можно простить всякую там матерщину. Не такой уж это и грех. Надо, конечно, с ним беседу провести, ну, или что другое придумать, как ты умеешь. Думаешь, я забыл, как ты мне книжки под руку подсовывал? Да такие книжки! Я и сам не заметил, что они со мною сделали!
– Я думаю, что главное – это совесть самого человека, – произнёс Виктор значительно. – Мы ведь для того и создали нашу клятву, чтобы каждый новый член организации понимал, на что идёт и в чём участвует. Геннадий знаком с текстом клятвы?
– Нет ещё, – признался Анатолий.
– Тогда может оказаться, что мы напрасно спорим, – примирительно улыбнулся Виктор. – Дайте ему текст и время на размышление. О существовании организации он и так уже знает. И если он готов дать клятву, никто не вправе помешать ему. Каждый, кто хочет бороться с врагом и готов взять на себя ответственность, имеет право стать нашим товарищем.
В больших тёмных глазах Ульяны Виктор отчётливо прочёл: «Ты говоришь так потому, что совсем его не знаешь!» Это был одновременно и укор, и извинение, которым Ульяна оправдала его. А сам Виктор осознавал, что после истории с Анатолием Ковалёвым и его группой не имеет никакого морального права занять другую позицию. Да, конечно, он совсем не знал этого Почепцова, но тем более должен был довериться прежде всего мнению его друга. Это было очевидно.
– Я с Виктором согласен, – подал голос Иван Земнухов. И остальные члены штаба его поддержали.
Потом поспешили перейти к обсуждению плана нападения на охрану стада во время перегона. Анатолий Попов подробно нарисовал на листе бумаги схему перемещения скота. Виктор оценил его знание местности. Благодаря своим частым пешим путешествиям по степи он хорошо представлял каждый участок дороги, обозначенный на схеме. После некоторых колебаний выбрали подходящее место для нападения, определили участников операции. Было решено взять из подвала бани пистолет и пару гранат. Виктор распределил задачи между участниками. Детали операции обсуждали увлечённо. А потом так же дружно переключились на создание рабочей группы для будущей подпольной типографии.
Ребята были рады нырнуть во всё это с головой, чтобы поскорее заглушить неприятный осадок, оставшийся у всех после спора Анатолия с Ульяной. Вроде бы, всё правильно рассудили, а осадок всё равно остался. И нужна как воздух была именно теперь вереница дел, больших и малых, нарастающих подобно снежному кому.
Виктор чувствовал себя в их потоке как рыба в воде. Он привык заваливать себя работой, переставая замечать смену дня и ночи, без оглядки, без остановки, словно заведённый. И ребята в эти дни, охваченные тем же лихорадочным воодушевлением, неудержимой жаждой действовать, не теряли ни единой лишней минуты, чтобы успеть как можно больше, пока удача улыбается, а время всё ускоряется и сжимается.
Этот октябрь выдался богатым на свершения. Осень вступила в свои права, дни становились короче, природа замирала в преддверии зимнего сна, а ребята действовали всё увереннее, всё смелее.
Особенно легко было Виктору с Серёжей Тюлениным. С ним вдвоём можно было действовать чётко, как по нотам, и не сомневаться. Горячий и порывистый в спорах, во время боевых операций он становился спокойным, хладнокровным и стремительным. Это вдвоём с Сергеем они напали на полицаев, перегонявших скот через степь. Те даже понять ничего не успели. Чётко сработал и Анатолий Попов. Его рука тоже не дрогнула. Предатели вызывали ещё большую ненависть, чем фашисты, и всадить пулю в фашистского холуя было для каждого делом чести. А вот коров было жалко. Оставалось только надеяться, что хоть часть из них прибьётся к ближайшим хуторам и, может статься, даже попадёт к своим прежним хозяевам.
Не успели ребята перевести дух после этой операции, как Володя Загоруйко рассказал о лагере военнопленных на хуторе Водяное. План освобождения наших людей созрел моментально: под покровом ночи проникнуть за заграждения, отпереть двери и выпустить пленных – всё это удалось легко, а после переправы через Донец на другой берег у освобождённых солдат были все шансы продолжать борьбу с фашистами.
И тут же Серёжа Тюленин позавидовал бывшим военнопленным белой завистью за то, что они собрались идти через линию фронта.
Очные ставки
Эта форма допроса особенно бодрила Соликовского и его подручных костоломов: каждого из схваченных ребят и девчат приводили в кабинет и ставили напротив Виктора.
– Признаёшь, комиссар?
Всякий раз Виктору стоило усилия принять это новое свидетельство катастрофического провала и разгрома и не подать вида. Перед каждой новой очной ставкой он мучительно гадал, кого увидит на этот раз с заломленными за спину руками, чьи глаза невольно выдадут ужас при взгляде на него, уже истерзанного и изуродованного до неузнаваемости. Чем дальше, тем больше было у ребят и девчат оснований не узнавать его. А он видел и осознавал, что очная ставка с ним, комиссаром, только что схваченных членов организации была призвана служить для них еще и актом устрашения, когда перед ними, целыми и невредимыми, одетыми во всё чистое, ставили его, едва прикрытого окровавленными лохмотьями, не скрывавшими рубцов и ожогов на теле.
Серёжа Левашов даже вздрогнул от этого зрелища. А когда Виктор отказался признать нового арестованного членом подполья и был сбит с ног и на него обрушился град ударов, Серёжа, добрая душа, не выдержал.
– Гад! – закричал он на Соликовского. – Не трожь его, сволочь!
Этим возгласом Серёжа вызвал огонь на себя.
– Что ж дружок-то