отблеск от огонька на его лице растворяется в свете восходящего солнца. На часах — почти шесть утра, Салим мрачно прикуривает и, выдыхая дым, говорит, как только Рид открывает рот:
— Обжалованию не подлежит.
— В моих словах есть рациональное зерно, — самонадеянно утверждает Рид, наклоняя голову набок.
— А ты хорошего о себе мнения, — с настолько ощутимым подтекстом тянет Зандли, что это почти не смешно.
У Кирихары даже уголок рта не дергается. Время до полудня не создано для положительных эмоций. Он аккуратно трет пальцами глаза, чтобы не сдвинуть линзы, а когда раскрывает их, ничего не меняется.
— Допустим, я согласен, что Кирихара должен ехать с Боргесом.
Диего Боргес неосознанно проводит Кирихару через весь эмоциональный спектр от ужаса до удивления. Салим говорит, что у него суицидальные наклонности вперемешку с героизмом маленькой повстанческой армии в лесах Южной Америки. И что самая бронированная машина — это, конечно, хорошо, но только пока Боргес не решит протаранить ею какую-то стену. Словом, будет весело, готовься.
— Но почему я должен ехать с… — Рид бросает взгляд в сторону Зандли, — ней?
— Технически ты едешь не только с ней, но еще и с Шаном.
Судя по лицу Рида, вышеупомянутый Шан ситуацию не спасает.
План настолько простой, что это и планом-то назвать трудно: все машины направляются к крепости Басира в Чагате. Бльшая часть пассажиров в сутанах и с автоматами Кирихаре незнакома. Поименно он знает состав только трех автомобилей: Нирмана и Салим в первом церковном «Брабусе», Рид, Зандли и Шан по прозвищу Иголка — во втором, сам Кирихара и Боргес — в «Хаммере-Альфа» военной сборки. Кирихаре эта суицидальная показушность не по душе: весь город знает, на чем ездит Церковь. Ровно как весь город знает, на чем ездит тот, кто разнес до фундамента Хамайма-Тауэр. Может, Кирихаре у себя на груди еще мишень нарисовать?
Еще есть лениво позевывающий Лопес на «Хаммере» поменьше. Вместе еще с одной церковной машиной он останется у резиденции даже после отъезда Басира — просто на всякий случай. Кирихаре не хочется представлять себе этот «случай», но он прекрасно понимает важность запасных планов на каждую букву алфавита.
Салим с нахмуренными бровями выглядит лет на пять старше, с сигаретой — еще на десять, и да, сейчас ему можно дать его тридцать два.
— Итак, мы добираемся до штаб-квартиры, пытаемся занять наиболее выгодные позиции и ждем, пока он выедет, — обстоятельно говорит он.
— На Мордор мы не нападаем, — еще раз предупреждает Рид. — Дожидаемся, когда Саурон выйдет к нам сам.
Нирмана смотрит на Рида взглядом вселенски уставшего человека. В такие моменты Кирихаре стыдно за то, что их с Ридом вообще что-то связывает.
Кто это вообще? Впервые его вижу.
— Басир будет не один, а с помпезным кортежем. В случае чего ориентируйтесь на черный «Мерседес-Майбах».
— А представьте, если Басир поедет не на «Мерсе», а на серебристом «Тиморе», — вставляет с просветленным лицом Боргес.
Что ожидаемо, Рид подхватывает:
— А представьте, если не на одном серебристом «Тиморе», а на четырех. — Кирихара перестает понимать, о чем идет речь.
— И в каждом из серебристых «Тиморов» — по четыре Басира, — добавляет Боргес.
Они с Ридом несколько секунд смотрят друг другу в глаза, а потом отбивают друг другу пять. Два хлопка раздаются одновременно — Салим хлопает себя по лбу.
Из-за забора появляются двое — Эчизен и его извечный телохранитель Лестари. В руках у епископа тот самый ящик, который Рид вчера достал из подвала разгромленной церкви. Он делает манерный жест рукой, и церковнослужители — все, кроме уволенного Рида, снова в сутанах — подходят ближе.
Когда он открывает ящик, Кирихара видит внутри…
— Бутылки с вином? — не верится ему. Он поворачивает голову к Зандли, развалившейся на капоте и сосущей чупа-чупс. — Он что, погнал Рида на развалины ради бутылок с вином?
— Это же Эчизен, — она закатывает глаза, — ты чего хотел? Старый алкоголик.
— Наверное, они будут причащаться, — предполагает стоящий рядом Лопес.
— Рид, иди сюда тоже, — негромко приказывает Эчизен.
Рид отвлекается от разговора с Боргесом и послушно идет к священнослужителям, столпившимся полукругом. Сумрачный рассвет делает картину почти нереальной.
Лестари раздает стаканы и достает нож, чтобы открыть бутылки. Когда он берет одну из них в руки для удобства, Зандли приподнимается на локтях и присвистывает:
— А! Ну вот ради такого — это я понимаю, верно.
Кирихара непонимающе на нее оглядывается:
— Не поясните?
— Ну, если я не ошибаюсь — а я в таких вещах не ошибаюсь, — то в ящичке-то было «Романе-Конти». — Кирихаре это все еще ни о чем не говорит. — Бургундское, тридцать четвертого года. Под двести тысяч долларов за бутылку, коллекционное. Ничего себе шикует, старый хрыч!
Эчизен тем временем поднимает стакан. Священники, беседующие между собой, замолкают. Салим выкидывает окурок и затаптывает его ногой. Один рукав его рясы отрезан под гипс, стакан он берет другой рукой.
— Причастие, — громко возвещает Эчизен, — наполняет Божией благодатью и препятствует возвращению в душу лукавого духа, изгнанного покаянием. Так совершим же таинство, в котором вина вкусим, как крови Господа нашего Иисуса Христа, во оставление грехов и в жизнь вечную! И слова Господни произнесем, — выводит своим мягким голосом он.
Все поднимают стаканы и по очереди начинают произносить:
— Истинно, истинно говорю вам: если не будете есть плоти Сына Человеческого и пить крови Его…
— …то не будете иметь в себе жизни…
— …ядущий Мою плоть…
— …и пиющий Мою кровь…
— …имеет жизнь вечную… — подхватывает Рид.
— …и я воскрешу его в последний день… — и даже Андрей!
— …ибо плоть Моя истинно есть пища, и кровь Моя истинно есть питие…
— …ядущий Мою плоть и пиющий Мою кровь пребывает во Мне, и Я в нем! — заканчивает Салим.
И они пьют до дна.
Кирихара стоит на рассвете на выезде из квартала проституток, где епископ-наркоторговец проводит мессу одним из самых дорогих в мире вин.
Такое захочешь придумать — не придумаешь.
— Это самый чокнутый город, в котором я бывал, — признается (наконец вслух) Кирихара, стараясь запомнить эту картину.
Зандли смотрит