за полуразрушенной алтарной стеной. — И не провоцирую тебя. Я просто… действительно устал.
Рида нетрудно представить в сутане, стоящим на службе за спиной епископа, но Кирихаре трудно поверить, что кто-то всерьез принимал его за священнослужителя. В отличие от Салима или Эчизена, которые органично выглядели и, кажется, действительно срослись со своими одеяниями, на Риде сутана смотрелась бы карнавальным костюмом. С его живым лицом, подмигиваниями, жестами, безобразием на голове он выглядел кем угодно, но не священником.
— Что мы ищем? — наконец спрашивает Кирихара.
Рид трет щеку, морщится от боли, отдергивает руку и жалуется:
— Скажи, если найдешь тут дверь в подвал. Всю жизнь был уверен, что она тут, но ни хрена не вижу.
Хорошо, дверь в подвал так дверь в подвал — если она вообще уцелела. Кирихара перелезает через покрытые сажей обломки скамей и спрашивает:
— Как ты начал работать на Церковь?
Он пытается начать этот разговор, окей? Может, не самым удачным образом, да, но спрашивает он не из вежливости: его не интересуют сухие строчки досье, их он знает наизусть. Ему интересно, что Рид расскажет сам.
— В этой истории фигурируют два ящика «Блу Риббона», литровая банка кокаина и Кевин Спейси; ты уверен, что хочешь…
— Рид, — просит Кирихара.
Тот хрипло смеется, коротко, но искренне. Потом признается:
— Я был глупым, наглым пацаном, который думал, что он тут самый умный. Еще я думал, что кто-кто, ну а я уж так точно смогу всех обмануть и выгрызть себе кусочек лучшей жизни, а не буду торчать до восемнадцати среди побоев и дедовщины.
— Дедовщины?
— После смерти папаши я попал в детский дом на самой окраине Препедана. Там город почти сливается с деревушками… Паршивое местечко, доложу я тебе.
Рид замолкает, плечом сталкивая какой-то обломок, чтобы заглянуть в угол одной из уцелевших стен. Разочарованно вздыхает и продолжает:
— Долго не протянул, сбежал. Потом начал работать курьером, перевозить гашиш для одной мелкой банды… Потом другие наркотики — для другой… Те перешли дорогу ребятам в сутанах, дилеры меня кинули, и я подумал: ну все. Церковь Ласкано, привет. Закатают в бетон по католическому обряду. — Он перескакивает через остатки какой-то стены и оглядывает этот постапокалиптический пейзаж. — Так и познакомился со стариком.
— А он взял тебя на работу?
— Нет, ну сначала он попытался меня пристрелить, — смеется Рид, и его смех разлетается над обломками церкви, гонимый ветром, — а когда у него не получилось — да, взял на работу.
Логично. Кирихара бы засомневался, если бы узнал, что здесь в священнослужители принимают как-то иначе.
— А ты? — спрашивает Рид, беря направление на северо-запад. — О, дверь!
Он целенаправленно идет к одному из завалов по сыплющимся под его ногами грудам камней и у его подножия разворачивается и повторяет:
— Что насчет тебя?
Пока Рид пробирается напрямик, лавируя между торчащих балок, Кирихара решает обойти сбоку. Ему кажется, что у них что-то похожее на разговор по душам, если оба на такое способны, но потом Рид задает еще один наводящий вопрос:
— Кирихара Эллиот — это хоть твое настоящее имя? — И хоть голос у него такой, будто бы оттянуть в сторону лежащую дверь ему важнее, чем услышать ответ, Кирихара понимает: ему еще не верят, в нем до сих пор сомневаются.
— Да, — просто отвечает он.
Дверь на вид толстая, из черного дерева, такая типично характерная для церквей. Рид тянет ее сначала двумя руками, после — шипит и тянет одной, здоровой.
— Все правда, — говорит Кирихара, срезая к нему путь по развалинам. — Все. Стэнфорд, — он делает шаг, — Весы, — из-под ноги выскальзывает гильза, со стуком падает вниз и скрывается между камнями. — Проблемы с детектором лжи.
— Ну теперь-то понятно, откуда они могли взяться. — Рид откидывает назад копну волос, упавших на глаза.
Кирихара пинком скидывает камень, придавливающий дверь, и Рид открывает ее, рванув на себя. Спасибо не говорит, но это и не нужно. Под дверью обнаруживаются неповрежденные каменные ступеньки, ведущие в подвал.
— И все-таки, как ты оказался в Службе? — Он начинает спускаться, крикнув через плечо: — Рассказывай, я тут!
Кирихара — не любитель говорить о себе, но ему кажется невежливым задать вопрос и самому отказаться на него отвечать.
— Мне показалось хорошей идеей узнать госслужбы изнутри, — говорит он пустоте обломков. Небо, уже вовсю раскрашенное в розовый, предвещает дневную жару, остатки ночи уходят вместе с прохладой. — Я отучился, проработал год в офисе в Сиэтле, поднабрался опыта, понял кухню — и ушел.
— Так и чем ты занимаешься? — раздается гулкое снизу. — Когда не притворяешься агентом?
— Я… — Кирихара наклоняет голову, пытаясь подобрать слово, — специалист по финансам?
— Воруешь у старушек?
— Ну да. Гениальные аферы с пенсиями. — Кирихара строит презрительное лицо, которое Рид все равно не увидит. Потом пожимает плечами. — Я не вор как таковой. Финансовые махинации — это скорее манипулирование деньгами, чем «взять и стащить». И это то, что мне нравится. То, в чем я хорош… По крайней мере, так мне говорили.
Он ждет насмешливого «о, так ты все-таки в чем-то хорош» — в Джакарте Кирихаре негде было показать себя с сильной стороны, — но вместо этого Рид не перебивает и молчанием показывает, мол, я слушаю.
Приходится продолжать:
— В основном я помогаю уклоняться от налогов, занимаюсь внедрением подделок. Отмывание денег. Легализация краденого. Вывод средств из хедж-фондов. Черная бухгалтерия. Я экономист по образованию, ты ведь в курсе?
Голос Рида начинает приближаться снизу:
— Как Гринбергу пришло в голову прислать в Джакарту экономиста?
— Он друг семьи.
Как раз в этот момент Рид выныривает из подвала и появляется на свет. Теперь Кирихара может увидеть, как он хмурится, когда переспрашивает:
— Прости… семьи?
И это та часть, которую объяснить всегда было сложнее всего. Но Рид ждет, и Кирихара, заминаясь, отвечает:
— Мой старший брат занимается оборотом разного рода подделок. Мать мошенничает с виллами на Западном побережье. Дед был преподавателем в Йельском университете… Пока не начал обманывать казино.
Рид, стараясь скрыть удивление, шутит:
— «В Вегасе ты можешь стать кем угодно»[9]?