свете. Поправился я. Сняли бинты. Палец совсем другой. Вот, Наташка, каким он стал, видишь… А дед мне сказал:
– Урок тебе, Юрий. Будешь отличать золото от фальшивки. Изволь знать это. Люби животных – они жизнь твоя и работа. Понимай их, тогда не придётся бутафорией руки золотить. Золото в них, дубина ты моя, по жилам течь будет.
Понимай животных, люби их, – теперь говорю тебе я. Недаром ведь Звёздочкин подарок тебе вручён. Понятно? – закончил папа.
Сегодня он счастлив.
Глава V
Звёздочкин подарок назвали Малышкой. Начались мои репетиции.
Я кормила Звёздочку. Рука протянута, ладошка прямая – на ней хлеб с солью. Звёздочка ест, а Малышка растёт. Он уже бегает за мной по манежу. Если ему дунуть в ухо, он замотает головой, словно хочет сказать: «Не надо, не надо…».
– Малышка, Малышка. Ты меня будешь слушаться? – спрашиваю я лошадку, а сама делаю вид, что хочу дунуть. Малышка мотает головой. – Ах, ты не хочешь меня слушаться – становись на колени сейчас же! – Я прутиком легонько прикасаюсь к коленям передних ног Малышки, и он тотчас опускается на колени.
Я склонялась над ним и рукой с сахаром заставляла протягивать голову. Малышка был ещё несмышленый, и когда он тянулся за сахаром, то пухлыми губами набирал опилки, а я осторожно снимала их.
Теперь Чижик часами сидел рядом со мной. Ему было интересно. Иногда и я приходила на его репетиции. Чижику было гораздо труднее, чем мне. У нас разные жанры. Он – акробат, я – дрессировщик. Жанры я понимала по-своему. Акробат должен был заставлять самого себя делать трюки. А дрессировщик – своих питомцев. Но мне казалось, что заставить самого себя точно прыгнуть или сделать кульбит куда труднее, чем Малышке опуститься на колени. Вот потому у меня никогда на репетиции не выступали на лбу бисеринки нота. И радовалась я на репетициях чаще, чем Чижик. Впрочем, Чижик был другого мнения.
– Наташа, знаешь, я тоже буду терпеливым. Только ты не смейся, я решил за тобой наблюдать.
Бедный Малышка! Он не получил в тот день сахару, не попал вовремя к Звёздочке и в довершение всего – первый раз в свои четыре месяца попытался меня лягнуть.
– Чижик, пожалуйста, не наблюдай за мной, – взмолилась я. – Понимаешь, Малышка ещё маленький. Я-то вижу, что ты смотришь, а он – нет. Поэтому мы с ним на репетиции разными становимся.
– Ну и что? Ведь он-то лошадь! Странно! – удивился Чижик.
– Ах, не так! Дрессировать – значит быть вместе, понимать их как себя. Больно Малышке – больно и мне. Ему весело и мне тоже.
– Глупая ты ещё девчонка, оказывается! Он что тебе, говорит, что ли?
– Ага!
– Врунья! Никто, кроме попугаев, из животных говорить не умеет, – убеждённо остановил меня Чижик.
– Попугай – птица, потому что у него крылья. У животных крыльев нет, но они умеют говорить. Хочешь, я тебе покажу. Пойдем к Лили.
В слоновнике пахло сеном. Ослик Пиколлё жался к Лили. Он тёрся спиной о слоновью ногу, как о столб. Взявшись за руки, мы с Чижиком остановились подле слонихи.
– Лиличка, поговори с нами! – Я протянула Лили сахар. Она вмиг проглотила его и издала непонятный звук, похожий на вздох. А глаза её смотрели на нас добро и нежно. Я уверенно перевела её речь Чижику:
– Она благодарит нас.
Я думала, Чижик рассмеётся. Рот его был полуоткрыт, точно он хотел что-то сказать.
– Ещё! Наташа! Ещё!
– Чижик, ты знаешь, они ведь разговаривают по-всякому. Только лучше их понимать по глазам. У кого добрые, те никогда не смотрят с прищуром. Зачем им прятать взгляд за забором?
– Забором?
– Вот смотри. Видишь, я гляжу на тебя через ресницы.
– Вроде спишь.
– Да. Так если я не сплю, а обманываю тебя, стерегу просто-напросто. Значит, я – гепард, волк, хищник. Забор – ресницы, Чижик. Смотри, у Лили они редкие-редкие. Ничего не спрячешь, а у Малышки длинные-длинные, тоненькие, как веерок от жары и пыли. А у гепарда густые, колючие, как абажур, которыми он хитрость и злость прикрывает, чтобы ярко не просвечивали.
– Откуда ты всё это знаешь?
– Мама говорила мне. А Калавушка! Если б ты только знал, что за чудо Калавушка. Он живёт у бабани в Москве, в Уголке Дурова. Калавушка – птица-носорог. Про него я тебе сама рассказать могу. Ресницы – огромные-огромные. И растут забавно: сначала появляются гвоздики. Знаешь, топорщатся, будто их тушью подмазали. А потом гвоздик оказывается футляром. А там и есть ресничка. Она вылупливается. Понял?
– Во-первых, вылупляется, а во-вторых, птиц-носорогов не бывает.
– Бывает! Честное слово! – Я запальчиво схватила Чижика за куртку.
Но Лили опустила хобот и притянула меня к себе. Чижик отпрыгнул.
– Вот бывает, бывает, бывает. И есть у нас Калавушка, есть. Вот… – твердила я, раскачиваясь на хоботе. Отсюда я победоносно смотрела на Чижика.
– Наташа! Наташа! – меня звала мама.
– Я здесь, у Лили!
– Иди в гардеробную.
Забыв о Чижике, я опрометью бросилась в гардеробную. Ведь сегодня примерка. Мой первый костюм – точь-в-точь папин.
Жабо – в нём утопает моя шея. Жабо похоже на цветок. Кушак – где блёстками мама вышила «Наталья Дурова». И накидка тёмно-синяя с золотыми звёздами.
– Ну, мама, поставь нас рядом! – Папа торжествует. – Игрушка хороша?
– Какая игрушка, папочка? – не выдерживаю я.
– Ты да я – две матрёшки. У тебя же была такая игрушка. Одна большая матрёшка, в которой ещё такие… мал мала меньше. Я большая, а ты – самая маленькая. Сегодня репетируй в своей обновке. Пусть лошадки познакомятся с костюмом заранее.
Необыкновенная была репетиция. Пустой цирк, и только горсточка удивлённых моих друзей сидит в директорской ложе.
– Почему ты улыбаешься, глядя вверх? – замечает папа.
– Так там же Нонна, Чижик, все наши ребята!
– Попробуй-ка улыбнуться первому ряду!
– Папочка, но ведь никто не смотрит. Места пустые.
– Это неважно.
Я растягиваю губы и тоскливо упираюсь глазами в первый ряд.
– Ничего не скажешь, артистка растёт. Кто ж так улыбается? Я тебя не заставляю пить касторку. – Лицо папино принимает кислую мину, и я от всей души хохочу.
– Именно так и нужно улыбаться. Теперь последний трюк: давайте Малышку.
Мой питомец выскакивает из-за занавеса, словно бодливый бычок.
– Не подведёшь?
«Нет!» – мотает головой Малышка.
– Тогда поздоровайся с ребятами!
Малышка опускается на колени. Потом вскакивает, тычется мордой в мой новый костюм и неожиданно, но с удовольствием начинает жевать звёздную накидку.
– Уйди! – кричу я с отчаянием. – Папа, он портит мне костюм!
Папа разговаривает с инспектором манежа. Он занят. Тогда