отдаю колечко младшему брату Нонны – Славику.
– Кольцо, кольцо, ко мне! – кричу я.
Все молчат, а Славик с удовольствием перекатывает языком из щеки в щёку железное колечко, которым мы играем.
– Славик! – строго окликает его Нонна. – Нельзя, сейчас же выплюнь, не то проглотишь!
– Нонна, пойдём обратно в цирк. Там мой папа репетирует. Пойдём, – тороплю я Нонну, видя, как из цирка выходит Чижик.
– Нет, Наташа, мальчикам надо гулять. Ты иди сама, ладно? Мальчики должны дышать свежим воздухом.
Чижик останавливается подле незнакомых мальчишек.
– Хорошо ему! – вздыхаю я. – Он работает, и его все знают!
Как он быстро подружился с мальчиками!
Нонна молча поправляет Славику воротничок. А Чижик, словно назло, подходит к нам и пренебрежительно бросает:
– Расселись! Делать нечего?
– Мы играем, – укоряет его Нонна и, обернувшись к мальчикам, которые подошли вместе с Чижиком, говорит: – Хотите играть с нами? Пожалуйста. Будем рады!
Сидим на лавочке, болтаем.
– У нас дома растут яблоки, – рассказывает один мальчик.
– Мой папа с юга привез пальму, и она растёт у нас прямо дома, в комнате, – говорит другой.
Я сосредоточенно ломаю голову, что же растёт у нас в цирке. Мой взгляд падает на рекламу, облепившую фасад яркими пятнами.
– Ау нас в цирке вот что всегда быстро растёт, – показываю я на афиши.
– Ха-ха-ха! – смеётся Чижик, а за ним и остальные.
Может быть, ты скажешь им, что работаешь в цирке? – злит меня Чижик. – Никакая она не артистка. Просто лгунья-болтунья.
– Не задирайся! Наташа ещё маленькая. Подрастёт и будет дрессировщицей. У неё зато есть настоящий слон, – защищает меня Нона.
Но я оскорблена: я – не артистка! Ребята не замечают моей обиды, они с интересом разглядывают меня.
– У тебя и вправду есть слон?
– Да!
– Какого он цвета?
– Тёмно-синий. – отвечаю я.
– Слушайте её больше. Слоны тёмно-синими не бывают, – прерывает меня Чижик. Ребята отворачиваются.
Я в слезах убегаю в цирк.
– Лили! Лилечка-а! – всхлипываю я. В сумерках конюшни слониха действительно тёмно-синяя. Я сказала правду. Моя азбука цвета букв, слов складывалась в цирковой конюшне, и я отвечала так, как видела, как знала.
Жизнь – это когда животное с радостью бежит на репетицию, с удовольствием дремлет после сытного обеда и гневно рычит на обидчика.
Смерть – это когда клетка пуста, на прутьях тоскливо висит мешковина и кругом разлит запах дезинфекции.
Я уже умела чувствовать жизнь и по-своему понимать смерть, но было третье – недоступное для меня, то, что, по словам мамы, начинается с жизнью и кончается со смертью: работа. Я хочу работать. Я буду работать. Утираю слёзы и врываюсь в группу животных к папе, в манеж.
– Что всё это значит? – Папины брови грозно сомкнулись.
– Я пришла репетировать. – Я решительно наступаю на папу.
– Баловаться изволь за кулисами. Уходи, ты мне мешаешь.
– Я пришла на работу.
– Ну и упряма же ты, дочка. Ладно, считай, что я тебя взял на работу. Вот шамбарьер, возьми его, подойди к гардеробной да поучись им щёлкать.
Шамбарьер – хлыст, кнут, бич, только сделан он по-о со б ому. Похож он на удочку. А щёлкать им трудно. Шамбарьер – в три раза больше меня. Шамбарьер – перевожу на свой лад: шам — значит есть, кушать, барьер — само собой разумеется, я его знаю. Значит, папа их заставляет всех сделать невозможное: съесть барьер! Должно быть, в наказание.
«Та-ак!» – соображаю я и вмиг выскакиваю в палисадник. Чижик, конечно, там, красуется перед ребятами. «Держись теперь, я тебя заставлю съесть барьер!» – думаю я.
Через несколько минут я, насупившись, упрямо молчу, стоя в углу. Мама сидит растрёпанная у гримировального столика, ждёт с репетиции папу.
– Кто тебе далшамбарьер? Пожалуйста, можешь молчать. Тогда тебе придётся говорить с папой.
Наконец появляется папа.
– Полюбуйся! Побила шамбарьером Чижика. Ума не приложу, где она взяла шамбарьер?
– Я дал, – виновато отвечает папа.
– Зачем? – произносит мама так, что мне кажется, будто папа сейчас встанет рядом со мной в угол.
– Она мне мешала репетировать, я должен был от неё отвязаться.
– Отвязаться! – вскрикиваю я и начинаю неистово реветь.
– Твоё легкомыслие! Неужели ты не понимаешь, ведь перед тобой ребёнок. Ты солгал ей. В пустяках обман полбеды, но в этом…
– Зина, – перебивает папа. Всегда, волнуясь, папа называет маму по имени, а вообще – «мама». Вслед за ним многие в цирке мою маму тоже называют «мамой».
– Зина, ведь я не могу рисковать ею. Четыре года ребёнку, а ты требуешь, чтобы из неё делали дрессировщика! Рано!
– Во-первых, не я требую этого, во-вторых, я не хочу, чтобы девочка росла злобной и завистливой. Оглянись и реши: оставим её в Москве, пусть растёт без цирка…
– Моя дочь. Буду сам воспитывать! – злится папа.
– Тогда поступай правильно. Она не отличается от других детей здесь ничем, пусть живёт цирком так же, как все. Не надо оберегать её! И главное, от чего: от умения трудиться! Надо было начинать не с обмана. Господи, хоть бы своё детство вспомнил. – Мама недовольно отворачивается от нас, затем берёт дедушкину фотографию и ставит перед папой.
– Понял! Чтобы также, да?
Мама кивнула головой.
– Умница, – целует папа мамину руку. – Значит, «играя, поучай». Наталья, за мной! Идём, дрессировщик. – И, смеясь, мы шагаем с папой к манежу.
Глава IV
Меня воспитывает папа. И характер у меня папин. Все говорят: «Нашла коса на камень». Отец стоит рядом и своей рукой направляет мои движения. Я сжимаю шамбарьер и чувствую, что хочу сесть и отдохнуть. Перед нами в манеже четыре тумбы, на них вазы. В вазах голуби. Я должна работать с маленькими пони. Их тоже четверо – небольшой конный номер. Лошади плавно, цепочкой бегут по кругу. Взмах руки, и они идут парами. Ещё взмах – и пары двинутся навстречу друг другу. Щелчок шамбарьера – и каждая из них огибает тумбу. Опять щёлкает шамбарьер. Вазы раскалываются, и голуби садятся на попоны, плотно покрывающие лошадиные крупы. Новое движение руки – и лошади передо мной. Стоят шеренгой – голова к голове. Указательный палец руки опускает их на поклон. Голуби летят ко мне. Я в всплесках голубиных крыльев. Протягиваю вверх руки – и лошади взмывают на оф, или просто трепещут, стоя на задних ногах.
Трудно держать шамбарьер, но ещё труднее запомнить правильные движения. Отец в работе сердитый. Нет-нет да и прикрикнет. Я собираю все силы, чтобы не плакать.
– Кому я говорю, влево руку, влево! – командует отец.
Я не успеваю сообразить, где левая сторона, как моя рука тянется