Старшие Сестрички, говорит Рид. Никогда не слышал, что ли, спрашивает Рид.
Кирихара слышал. Рид не знает, но в голове Кирихары хранится информация про несколько десятков индонезийских банд, полсотни самых известных имен, сложные сети здешних взаимоотношений… которые в итоге все равно оказались упрощенной версией того, что в Джакарте происходит на самом деле. Кирихара мог бы похвастаться — но его слишком рубит для этого.
— …И с вами «Лав ФМ»: любимые и для любимых, — говорит убаюкивающий женский голос — такой, каким нужно вести передачи среди ночи, — и тема нашей сегодняшней беседы: «Есть ли жизнь после Гунтера Перкасы?»
— Да, как мы все знаем, самый завидный холостяк Индонезии женился. Настало время обсудить новый список женихов, на которых стоит обратить внимание одиноким львицам…
То ли два нежных женских тембра, то ли пустота на месте схлынувшего адреналина, то ли шуршание дороги под колесами такси — что-то из этого так сильно убаюкивает Кирихару, что он понимает, что Рид затих, только когда сам пытается проморгаться на светофоре.
Мимо мелькают ночные фонари, часы над магнитолой светятся — три пятнадцать, пахнет полиролью для пластика и морским освежителем воздуха. Рид кажется расслабленным: он откидывается на сиденье и молчит. Кирихара смотрит на его профиль, весь в синяках и порезах, лежащую в платке левую руку, которую он же и прострелил, и спустя секунду замечает: Рид спит.
— И чего ты смотришь? — устало бормочет Рид.
Ладно, Кирихаре показалось.
Рид тем временем открывает глаза и говорит:
— Нет, не так. — Зевает и спрашивает: — Любуешься?
Голос у него не менее сонный, каких бы интонаций он ни пытался в него подпустить. В темноте салона видно слабо, но глаза у него слипаются.
— Спи, — отмахивается от его глупостей Кирихара, отворачиваясь к своему окну.
Они проезжают по неосвещенному переулку, так что Кирихара не уверен, кажется ему или нет, но Рид вроде бы улыбается и точно ничего не говорит. Только заваливается в угол, уткнувшись подбородком в грудь, и спустя минуту Кирихара слышит тихое сопение-похрапывание.
Город разворачивается за окном ультрамариновым кино. Кирихара проматывает в голове прошедший день — ощущается длиннее, чем вся его жизнь до него. В какой-то момент он все-таки засыпает, и из сна его выкидывает, когда они выезжают за пределы вымощенного гладкими дорогами центра.
Машину подкидывает на ухабе. Кирихара открывает глаза — а через минуту снова проваливается. И так раз за разом, раз за разом, раз за разом. Периодически он проверяет Рида, и Рид оказывается из тех, кто может спать под турбиной самолета: джакартовские дороги ему нипочем.
Разбудить его все-таки приходится: они приезжают. Восточный Пьерджанг, Раанда с двумя А подряд оказывается из вечно неспящих районов: за высоким бетонным забором ярко светятся фонари.
— Не заставляй меня рыться в твоих карманах, — Кирихара тормошит Рида за плечо — за то, которое целое.
В итоге Рид вытряхивает мятые купюры в ладонь таксисту, и они оказываются на ночной улице.
— Слушай, тут такое дело, — говорит Рид, разворачиваясь к нему, — а ну-ка верни пистолет.
— Ты серьезно? — Кирихара поднимает «Глок» на уровень плеча и держит его, обхватив, не за приклад. — Я ведь уже объяснил…
Это звучит почти как оправдание, а потому в голове назойливо стучит отбойный молоточек, напоминая, что он этому парню никто и звать никак, так что и нечего перед ним расшаркиваться.
Рид улыбается, но глаза у него серьезные, когда он протягивает руку:
— Объяснил, — и голос его звучит довольно жестко, — но пистолет все равно отдай.
И Кирихара понимает этот вполне очевидный намек: ты настолько классный, что я готов носиться за тобой по всему городу, но еще ты два раза чуть не убил меня, так что оружие я тебе не доверю, извини. Кирихара вспоминает его взгляд на автомобильном заводе, вздрагивает и протягивает рукояткой вперед, хотя внутреннее упрямство и появившаяся привычка делать назло твердят не отдавать. Он их не слушает, но внутри колет какая-то детская, иррациональная обида.
Какого черта.
Рид машет рукой куда-то в окно пропускного пункта, проводит минуту, пытаясь вспомнить код на электронном замке, и в итоге они прорываются через калитку, не совершив ни одного звонка. В четыре часа ночи по Раанде ходят редкие мужчины и женщины, но в целом здесь пусто. Они идут в больше сонной, чем неловкой тишине, пока не сворачивают на совсем пустынную улочку.
— Вот ты гд… — Диего Боргес, в шлепках выходящий на освещенную уличными фонарями террасу, так и замирает. — Чт… Чувак! Что это, блин, — он тычет растопыренными пятернями прямо в Кирихару, — такое?
— Я предупредил Салима, что приеду с ним, — машет рукой Рид. — Все в порядке.
— А мы разве не должны его убить?!
— Ох, Бо, после того что он вытворял этой ночью, его просто нельзя убивать, — заверяет его Рид.
Кирихара молча пялится в загорающееся в доме окно, и на его силе воли можно «Титаник» поднять со дна Атлантики. Активно жестикулирующий Боргес, проходящий все промежуточные стадии от шока до недовольства, не унимается:
— Мадре Мария! — Боргес прижимает лапищи к груди. — Да он соблазнил тебя!
— Не говори так про него! У нас любовь! — патетично восклицает Рид с абсолютно бесстрастным лицом.
Он их сдаст. Обоих. Просто сейчас возьмет, позвонит в Картель и сдаст с потрохами — пусть приезжают и разбираются.
— Я тебя предупреждаю, от таких мужиков ничего хорошего не жди!
— Да что ты понимаешь в мужиках!
— Вы чего орете под окнами в четыре часа ночи?! — хлопает кто-то дверью наверху крыльца. Кирихара поднимает голову: у святого отца Салима неожиданно загипсована рука и ожидаемо мрачное лицо. — Охренели?
— Мы охренели, — покладисто соглашается Рид. И Боргес тут же его поддерживает:
— Братан, а как он догадался?
Детский сад, безумие, Джакарта: Эйдан Рид и Диего Боргес.
Затем Салим, игнорируя этих двоих, переводит взгляд на Кирихару и цыкает:
— Епископ сейчас выйдет. Парня сказал не стрелять.
— Ну как, как не стрелять? — недоумевает Боргес, и Кирихаре хочется залезть обратно в такси и кататься на нем до конца своих дней. К сожалению, он прекрасно понимает, что как минимум до завершения всей возни