Читать интересную книгу "Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира - Анри де Кок"

За фрейлину заступались обе царицы – Екатерина I Алексеевна и вдовствующая царица Прасковья Фёдоровна, но безрезультатно – царь не смягчался. По некоторым указаниям, непреклонность Петра была связана с тем, что младенцы Гамильтон с таким же успехом могли быть зачаты и им. Дополнительным отягчающим обстоятельством была политика Петра в отношении незаконнорожденных младенцев; в 1715 и позднее он издал особые законы против их дискриминации и основал ряд приютов для таких детей, чтобы «поддерживать нацию» (на Руси подобное ранее не практиковалось) – таким образом, Гамильтон, убив младенца, пошла против воли государя.

14 марта следующего года Мария была обезглавлена на Троицкой площади. Мария пошла на плаху, как рассказывал Шерер, «в белом платье, украшенном черными лентами». По некоторым указаниям, впервые был применен меч вместо топора, что позволило Петру соблюсти данное ей обещание, что палач к ней не прикоснется. После казни царь поднял отрубленную голову и поцеловал её. Затем, объяснив присутствующим анатомическое строение этой части человеческого тела, поцеловал её ещё раз, бросил на землю и уехал. Орлов, признанный невиновным, был освобождён ещё 27 ноября предыдущего года. Затем его пожаловали в поручики гвардии.

В конце XVIII века княгиня Екатерина Дашкова, проверяя счета Российской Академии наук, наткнулась на необыкновенно большой расход спирта, и прониклась соответствующими подозрениями. Но вызванный к начальству смотритель Яков Брюханов рассказал, что спирт употреблялся не сотрудниками Академии, а на научные цели – для смены раствора в больших стеклянных сосудах с двумя отрубленными человеческими головами, мужской и женской, около полувека хранившихся в подвале. О своих экспонатах он мог рассказать что «от одного из своих предшественников слышал, будто при государе Петре I жила необыкновенная красавица, которую как царь увидел, так тотчас и повелел обезглавить. Голову поместили в спирт в кунсткамере, дабы все и во все времена могли видеть, какие красавицы родятся на Руси», а мужчина был неким кавалером, пытавшимся спасти царевича Алексея. Дашкова заинтересовалась историей, подняла документы и выяснила, что заспиртованные головы принадлежат Марии Гамильтон и Виллиму Монсу (брату Анны Монс, казнённому Петром за то, что тот был в фаворе у Екатерины I). Головы осмотрела и императрица Екатерина II, подруга Дашковой, «после чего приказала их закопать в том же подвале». Историк М. И. Семевский приводит эту легенду, но высказывает сомнение в ней, так как Дашкова, оставившая подробные мемуары, сама об этом факте не упоминает.

(По данным Википедии)

Маркиза де Помпадур

Хотите знать как отзывается, так называемый Исторический диксионер 1778 года об этой куртизанке, которая стоила Франции тридцать шесть миллионов?

«Жанна Антуанета Пуассон была дочерью финансиста, и с раннего возраста отличалась прелестью лица и грациозностью ума. Она была замужем за г-м д’Этиолем когда заступила при Людовике XV место г-жи де Шатору. Она была сделана маркизой де Помпадур в 1745 г. и пользовалась большим кредитом, употребляемым ею для того, чтобы покровительствовать искусствам, которым она училась с самого детства. Многие литераторы и артисты обязаны ей своими пансионами или кастами. Она составила один из лучших кабинетов книг, живописи и редкостей в Париже. Она умерла в 1764 году 44-х лет. После ее смерти были опубликованы: 1-е ее Мемуары; в этой книге, написанной по тем идеям, которые имел о ней простой народ, – она является властительницей мира и войны; двигательницей благосклонности или немилости министров и вельмож; люди образованные знают что эти идеи ложны, и что ее могущество не было абсолютным; 2-е письма, написанные гораздо лучше мемуаров, но также подложные. Автор писем изобразил ее однако довольно естественно, – преданной друзьям, великодушной с людьми, которые того заслуживали, скучающей и несчастной на высоте величия.»

Все это глубокая ложь, извинительная только потому, что в эпоху, когда она была написана, правды писать не позволялось.

Антуанета Пуассон была самым презренным и отвратительным существом, таково наше убеждение, основанное на том, что вся жизнь этой женщины доказывает отсутствие у нее души. Сравните ее историю с историей Дю Барри… Дю Барри по крайней мере любила; Помпадур, напротив повиновалась всегда только честолюбию…

* * *

Заболев в 1744 году в Меце болезнью, которую находили смертельной, Людовик XV отказался от своих заблуждений в лоне церкви, представленной в лице аббата Фитц-Джемса, епископа Суассонского, его главного каппелана. «Если я избавлюсь, говорил он, плача, – я клянусь быть в будущем примером благоразумия и добродетели. Счастье народа и королевы отныне будут главными моими заботами.»

И в доказательство искренности своей клятвы, король изгнал свою последнюю любовницу, сопровождавшую армию. Сам Ришелье, его спальный лакей, – сам герцог Ришелье был отдан в жертву ужаса короля: ему было приказано отправиться в свои поместья.

Но Людовик XV выздоровел от гнилой лихорадки; Людовик XV возвратился в Версаль, – при восторженных восклицаниях народа, который во все продолжение его болезни не переставал молить за него Бога… и презрев свои торжественные обеты, он первой заботой счел призвание Ришелье и герцогини Шатору. Ришелье: поспешил вернуться… Но герцогиня не явилась: она умерла. По этому поводу говорили даже о яде; обвиняли Морена и д’Аржансона. Это клевета. Но Шатору не видала больше Людовика XV.

* * *

Сто придворных дам спорили о чести заместить герцогиню Шатору. Но там где есть много конкурентов, выбор затруднителен.

Как бабочка посреди розовых кустов, король перелетал от одной красавицы к другой. Эти дамы рвали на себе волосы.

Старания множества женщин на великолепном бале, бывшем в честь их Высочеств, дофина и ннфанты его супруги в старом здании Парижской Ратуши, не имели успеха. На этот праздник был приглашен весь двор, и самое изысканное городское общество. Превот особенно старался собрать перед глазами короля самых прелестных женщин столицы и уверяли, что между ними были простолюдинки, конторщицы их улицы Сент Оноре и даже Сент Дени, одетые во взятые напрокат платья или в оперные костюмы. Никогда глазам не представлялось более странного и разнообразного смешения костюмов… Тут были турки, китайцы, цыгане, зефиры, амуры, ветры, арлекины и пр. и пр.

Король рассматривал Диану с крохотной ножкой, когда к нему подошла новая маска: Амазонка с волнистыми волосами, высокая ростом, особенно замечательная по божественной груди, почти совершенно открытой.

– Государь, счастлива лесная красота, за которой вы следите взглядом; но берегитесь, у Дианы нечувствительное сердце, и эта гордая богиня улыбается при виде любовных страданий.

– Прискорбно, отвечал король, что столько прелестей соединены с такой жестокостью.

– К счастью не все красавицы, встречающиеся в лесной чаще так равнодушны. Я знаю одну, которая отправляется туда, увлекаемая чувством совершенно противоположным убийственному наслаждению охоты.

– То быть может какая-нибудь нужная Венера, отыскивающая под свежею тенью нового Адониса?

– Именно, государь!.. прелестного Адониса… И какая жалость, что он коронован.

– Что я слышу! Скажи мне, прелестная маска, в какой части света встречают эту чувствительную красоту?

– Боже мой, государь! Не следует обращать вашего внимания на другую часть сферы; редко Адонис пробегает по окрестным лесам, чтобы лицо, о котором я говорю, не находилось близ него… Обыкновенно в Сенарском лису…

– Сенарском лесу! живо возразил Людовик XV. – Это, прелестная маска, начинает становиться для меня ясным, и если бы я не боялся быть обманутым подозрением…

– Нет, нет Ваше Величество! вы не обманываетесь.

– Из милости, милая незнакомка, не злоупотребляйте ощущаемым мною волнением. Скажи, знаешь ты прелестную амазонку, которую я встречаю почти на каждой охоте?

– Знаю.

– Очень?

– О! очень! Впрочем, взгляните, государь.

Проговорив эти слова, личность, в течение пяти минут разговаривавшая с Его Величеством, сняла маску, и король узнал амазонку Сенарского леса. Покраснев от нечаянности, а быть может и от удовольствия, Людовик XV хотел посреди бальных аккордов выразить объяснение, но его любезная собеседница бросилась в толпу, вследствие того кокетства, которому приятно мучить любовь, чтобы сделать ее более предприимчивой. Но беглянка нимфа еще более благоразумная, чем пастушка Виргилия не удовольствовалась тем, что взглянула назад, видит ли король ее бегство, она из своих рук выпустила белый платок; Людовик XV, более быстрый, чем кто либо из его куртизанов, поднимает тонкую батистовую ткань, и не будучи в состоянии достать руку той, которая его потеряла, он ей бросает его с совершенно французскою вежливостью, которой тотчас придали восточное значение. – Платок брошен! вскричали во всех концах залы, и мрачные тучи покрыли лица пятидесяти дам, надеявшихся победить сердце Его Величества…