Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

вести разговор с преступниками, а судье и палачу.

Махакайя склонил голову, а помолчав, попросил подвергнуть наказанию только одного его, ибо спутники вообще никогда не бывали в Поднебесной. Таким образом он напомнил императору о все еще стоявших на коленях Хайе, Готам Крсне и А Ш-Шарране. Император и обратил свой взор на них. Помолчав еще немного, он повелел:

— Встаньте!

Но те не шелохнулись. Махакайя перевел. И тогда его спутники вскинули головы и встали, распрямляя плечи.

— Кто такие? Пусть говорят, — распорядился советник в фиолетовом халате и черной высокой шапке.

И первым заговорил Готам Крсна; за ним Хайя, а последним — араб.

— Что ж, — молвил император, поводя покатыми плечами, — с твоими спутниками мы будем не менее справедливы, чем с теми попугаями, белым и пятицветным, что нам доставили из Тямпу[347].

И все присутствующие, кроме Махакайи и его спутников, расхохотались.

Видя, что ни Махакайя, ни его спутники не оценили его слов, император сделал знак придворному с одутловатым бабьим лицом в красном халате, чтобы тот разъяснил шутку. Оказалось, что несколькими годами ранее из Тямпу прибыло посольству, и среди даров были два великолепных попугая, белый и пятицветный. Они всем очень понравились. Но, изнеженные в других условиях, стали мерзнуть и болеть. Так что император издал указ, дарующий птицам свободу, и попугаев доставили обратно на родину. А в память о них осталась ода.

— Итак, твоих спутников спасают попугаи, — сказал император. — А тебя, монах, — продолжал он, устремляя пронзительный взгляд на Махакайю, — лошадь.

Махакайя не знал, что и подумать, и лишь взглядывал на императора, склонив голову и приложив ладони к груди.

— Да, монах, благодари своего старого белого коня, — добавил император. — Это он мне посоветовал помиловать тебя.

И Махакайя склонил голову, благодаря императора, а советник в фиолетовом халате потребовал, чтобы монах преклонил колени. Но император остановил Махакайю, уже готового исполнить это требование:

— Встань на колени перед свои конем!.. У него есть имя? Откуда этот конь?

И Махакайя рассказал о Бэйхае и о том, как тот спас ему жизнь в Большой Пустыне Текучих Песков.

— Значит, он спас тебя дважды, — сказал император. — Но что означает его имя? Это ведь Северное море?

И тогда монах поведал о своем друге Шаоми и о том, как дал имя коню, когда умирал от жажды в песках, потому что ему и померещилось то далекое и чистое Северное море, где обитают курыканские кони.

— Курыканские кони? — переспросил император, оглаживая легкую бороду. — Могу сказать, что они уже где-то на подходе к Поднебесной. Их ведут ко мне. Да. И твой Шаоми сможет нарисовать их… и они будут не хуже этих. — И он кивнул на свитки с конями. — Это мои шесть любимых скакунов-цзюнь. Они, как и твой Бэйхай, спасали меня не раз в походах против мятежников в степь Восточного каганата, к крепостям Когурё. И каждому я посвятил восхваление. — Император обернулся к служащему с бабьим лицом и в красном халате: — Где эти цзани, Гуань Пинчжун? Здесь?

— Да, мой повелитель, — отозвался с низким поклоном Гуань Пинчжун в красном халате и, отойдя, достал из ларца красного дерева книгу-складку из дорогой желтой хрустящей бумаги.

— Читай! — велел император, но тут же махнул рукой. — Нет, дай, я сам прочту.

Пинчжун с поклоном поднес ему складку. Император развернул ее и прочел:

″Красный чыртпад — цвет его чисто-красный; ходил под седлом, когда усмиряли Ван Ши-чуна и Доу Цзянь-дэ; был поражен четырьмя стрелами спереди и одной стрелой сзади.

Панегирик ему такой:

Когда Чань и Цзянь были еще неспокойны,

Топор и секиру простерло мое величество;

Багряный пот — стремительные копыта!

Голубые стяги — триумфальное возвращение!″[348]

Император устремил взгляд узких глаз поверх книжки-раскладки на монаха, потом посмотрел на его спутников и, кивнув, сказал:

— Переведи для них.

Махакайя начал переводить, но сбился. Император повторил стих. Он следил за выражением лиц и, что-то узрев на лице араба, щелкнул пальцами.

— А он так же любит лошадей!

— Ваше Величество, да, это так, — подтвердил Махакайя. — Но и Хайя их любит не меньше. Ведь его имя означает — Конь.

Император воззрился на монаха и хлопнул в ладоши.

— Мы и смотрим, кого это напоминает этот монах с длинным лицом?!

Окружающие сдержанно засмеялись.

Махакайя сказал, что настоящее имя монаха Дармадев, он из монастыря Шраманера, что неподалеку от Ступы Возвращения Коня, того места, где царевич Шакьямуни сбросил дорогие одежды и украшения, отпустил своего коня, предпочтя посох странника уздечке и седлу и сказал: «Здесь я выхожу из клети, сбрасываю оковы». Этому монаху подчиняются все лошади каравана, можно сказать, беспрекословно. Вот почему его стали звать Возвращение Коня, а коротко: Хайя.

Лицо императора просветлело, видно было, что говорить о лошадях доставляет ему удовольствие. И он продолжил этот разговор:

— Другой конь, Желто-серый чалый носил меня в поход в Когурё. Но его сразило копье неприятеля. Печали нашей не было предела… И мы сочинили мелодию, чтобы Желто-серый мог звенеть струнами, как копытами. Это «Двойная песнь о Желто-сером»…

Император снова оглянулся на Гуань Пинчжуна, собираясь, видимо, потребовать цинь, но тут вперед выступил советник в фиолетовом халате; склонившись, он напомнил императору о ждущих делах. Император развел руками.

— Но вы сегодня ее не услышите. Нам пора заканчивать. Итак, монах, погрузись в труды, переводи на благо Поднебесной те сутры, что ты привез. Твои спутники могут отдыхать в столице и, когда заблагорассудится, вернуться к себе. Но помни, — добавил он, воздев указательный палец, — во-первых, ты обещал толкование главы Чжуан-цзы, а во-вторых, мы ждем твоих историй о Западном крае и Индиях. Ежедневно ты будешь приходить сюда, время тебе укажут.

И он благосклонно распростер обе руки. Монах, склонившись, начал пятиться.

Выйдя из ворот Императорского города на улицу Чанъани, Махакайя глубоко вздохнул и прочел мантру благодарения. Хайя ему вторил.

Мимо проскакали всадники, бряцая сбруями и оружием и обдав Готам Крсны и А Ш-Шаррана облаком пыли.

— Почему он принимал нас в шатре? — спросил Готам Крсна, искренне недоумевая. — Хотел ли этим указать, что мы недостойны иного приема?

Махакайя не знал, что отвечать, он был растерян.

— Тогда бы он не стал читать про своего скакуна! — воскликнул А Ш-Шарран. — От этих речей, — продолжал он, подкручивая золотистые усы, — у меня проснулась жажда.

Он озирался.

— Что ты высматриваешь? — спросил Хайя.

— Винный погреб, — честно ответил А Ш-Шарран.

— Успеется, нам надо проводить монахов в обитель, — сказал Готам Крсна.

И хотя Западный рынок и постоялый двор, где разместились с караванщиками Готам Крсна и А Ш-Шарран, были неподалеку, они все-таки направились по улицам Чанъани в монастырь у горы.

Настоятель Чжугэ Юй, узнав подробности приема