Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

против. Они знают лучше, что именно тебе надо. Карл Маркс вместо Магомеда. «Интернационал» вместо азана.

Ох, не люблю я этот Восток. Ни ближний, ни тот, который дальний, ни даже наш средний. Это топтанье на месте, угнетение женщин, жадность, завистливость, лукавство и лживость — и все под соусом мудрости тысячелетий. А в основе всего — неумение устроить цивилизованную жизнь. Ну не получается, как в Нью-Йорке или Женеве. Да и не у них одних, как ты и сам знаешь. И тогда тянут всякую философию за уши: вековые традиции, особый путь развития, таинственная душа и прочее и прочее. Скучно!

А кто-то на этих противоречиях и затевает большую игру. Пешки и разлетаются во все стороны. И от всех этих логосов, Федя, не хочется мне ни размышлять, ни задумываться, ни читать, ни учиться — ничего не хочется. Какие зачеты? Лекции?

Лекция теперь у меня только одна: не поменялись ли данные шкалы Глазго? Ну хотя бы на один пунктик? Полпунктика, а, Майкл мой Соломонович, сэр? Расскажите об этом. И что там пишут передовые журналы по нейрохирургии?

А все-таки шанс есть. Пусть даже шансик, микроскопический, как… как не знаю что. Как бабочка Брэдбери. Только там снежный ком событий покатился из-за раздавленной бабочки. А я верю в бабочку живую: проходя по тропинке где-то там, в Газни или Персии начала нашей эры или двухтысячного года, какого-нибудь двадцать второго года третьего тысячелетия, Стас вовремя ее заметил.

И вот об этом я и молюсь.

До встречи.

Люба

P. S. Да уж, зима измотала. Жить без солнца — тоска. Но еще страшнее жить без надежды. Статья твоей немки, наверное, хорошая. Но ты же знаешь, что я ни бум-бум в классике.

Л.

Глава 5

Император великой Тан сидел на подушках перед ними. Монах стоял. Он так и не опустился ни на оба колена, ни хотя бы на одно, как того требовали приближенные Сына Неба, — а лишь склонил, войдя в юрту, голову. Правда, его спутники вынуждены были встать на колени по примеру сопровождавшего их чиновника в фиолетовом халате. Но окружающие зароптали, а один приближенный в фиолетовом халате даже грозно вскричал, и монах вынужден был преклонить колени. Император, плотный и крепкий человек со смуглым лицом и раскосыми глазами, с редкими усами и жидкой пегой бородкой, в желтом халате, расшитом драконами, в простой черной шапке, подал голос:

— Не болят ли у монаха ноги?

— Нет, Ваше Величество, — отвечал Махакайя.

— Почему ты не встал сразу на колени? — резко вопрошал советник в фиолетовом халате и высокой шапке.

— У меня есть этому объяснение, — отвечал смиренно Махакайя.

И он повторил название трактата Хуэй-юаня.

— Что это означает, почтенный Фа-и? — спросил император, слегка обернувшись к пожилому человеку в даосской накидке с широкими рукавами изумрудного цвета, но в фиолетовом халате, с «лотосовой короной» — чашечкой из нефрита, в которую были убраны его длинные волосы.

Тот отвечал ему негромко.

— Почему же тогда ты нарушил завет вашего учителя? — спросил император.

— Потому что прежде я, недостойный и дерзкий, нарушил ваш запрет, мой государь.

— Но последовательность не та, монах, — заметил даос Фа-и, помахивая мухогонкой с оленьими хвостами, отгонявшей не только мух, но и злых духов и наветы.

Махакайя кивнул и ответил, что невозможно вернуться в то время и все делать в нужной последовательности. По лицу императора пробежала быстрая улыбка.

— А если бы это было возможно? — спросил он. — Как бы ты тогда поступил?

Махакайя снова склонил голову. На нем была новая кашая ярко-шафранового цвета, голова тщательно выбрита и даже подбородок выбрит и сбриты усы. Монастырский лекарь дал ему мазь и раздражения кожи не наступило. И Махакайя казался много моложе императора, хотя на самом деле разница у них была в один год.

— Чжуан-цзы говорил, что, если налить в углубление на полу воды и опустить туда горчичное зернышко, оно будет как лодка в море. Но если поставить туда чашку, вода выйдет из берегов. И слабый ветер не поддержит огромные крылья. Но Феникса несет сильный ветер, и он устремляется на юг.

— Ты сравниваешь себя с Фениксом? — тут же спросил даос Фа-и, колыхая прозрачной бородой.

— Нет, ваша милость, — отозвался Махакайя. — С Цикадой, которая и смеялась над Фениксом, как вы помните, недоумевая, зачем подниматься на девяносто тысяч ли и отправляться куда-то на юг, когда можно быстро перелететь на зеленое поле, склевать три зерна и быть сытой.

— Но ты не удовольствовался тремя зернами, — сказал император.

— И в этом моя вина, — ответил Махакайя. — Цикада все-таки позавидовала Фениксу.

— И научилась странствовать в беспредельном? — спросил император.

— Нет, Ваше Величество. Но на моем пути встречались такие люди.

— Летающие в беспредельном?

— В беспредельном мире помыслов. Хотя я слышал о человеке, который и в этом мире взлетал с ветром и пересекал поле.

— Вот как?

— Да, на бумажных крыльях змея. И это был подданный Вашего Величества.

— Кто же это? Как его имя?

— Ученик Хуэй-юаня Хуэй-яо, живший в горах без водяных часов — вместо этого он бросал в ручей двенадцать лепестков и узнавал время по тому, как они проплывали.

— Но если он был учеником Хуэй-юаня, сочинившего трактат о неоказании почестей нам, императорам, со стороны монахов, — заметил император, — значит, давно уже умер? Где же ты его мог встретить?

— В беспредельных небесах «Жизнеописаний достойных монахов».

Император усмехнулся:

— Монах, мне уже начинает казаться, что и мы находимся в каких-то таких пространствах.

И окружение императора засмеялось.

— Между тем это всего лишь юрта. Ты удивлен, что вас принимают здесь? — продолжал император, и его глаза стали совсем узки.

— Ничуть, Ваше Величество.

— Как? — переспросил он, посмеиваясь и призывая окружающих в свидетели. — Как? Разве ты ожидал увидеть в Дворцовом городе это жилище степняков? — спрашивал он, поводя рукой и предлагая получше осмотреть просторную юрту, убранной цветными шелками и коврами и украшенную драгоценными вазами с цветами и развернутыми живописными свитками с изображением лошадей.

И тут взгляд Махакайи и остановился на свитках.

— Всем известна ваша любовь, мой государь, к лошадям, — сказал он.

— И что же? Я же не в конюшне вас принимаю?

Тут все засмеялись уже громко.

— Родина лучших коней — степь, — проговорил Махакайя. — Лучшие владельцы лучших лошадей и живут в юртах.

Император взмахнул веером и рассмеялся, сверкая зубами:

— Я вижу, ты действительно многому научился в Индиях. А мне советовали и вовсе не пускать тебя пред мои очи. Ведь ты преступник, монах. И не Сыну Неба подобает