Нектарий и хотел было перекреститься, но потом передумал. – Потому что все, что в Евангелии сказано, все это чистая правда. А других книг можно не читать, потому что это только время зря тратить.
– Еще святых отцов, – сказал из толпы чей-то голос.
– Это если тебя наместник благословит, – сказал игумен и негромко засмеялся своей собственной шутке.
– Вот об Евангелии мы как раз и хотели, – волнуясь, сказал мужик и перекрестился в сторону храма. Потом он еще раз откашлялся и сказал:
– Как же это получается, отец игумен?.. В Евангелии написано – раздай имение твое и возлюби ближнего твоего, а что на деле?.. Стыдно даже повторить… Вон сосед мой прочитал Евангелие да и начал свое имение-то раздавать разным нищим, так его жена вызвала скорую да так его родимого в психиатрическую и отправила. До сих пор там мается, а ведь висел на доске почета.
– Это он спьяну начал раздавать, – сказал благочинный, перекрывая остальной шум своим басом. – Да и имения-то там было, что называется, с гулькин нос. И пачкаться не стоило.
Услышав эту краткую, но содержательную речь, народ сдержано зашумел.
– Вот еще один правдолюбец на нашу голову, – сказал заскучавший игумен. – Эй, правдолюбец! – сказал он, прищурив глазки, что обыкновенно делал, когда собирался не на шутку рассердиться. – Сколько еще я должен повторять, что есть на свете вещи, которые вам, мирянам, обсуждать не полезно, потому что это дело до вас не касаемо?
– Как же не касаемо, как же не касаемо, – изумленно сказал мужик, разводя руками и призывая в свидетели стоящий тут народ. – Вы сами подумайте, что говорите. А если завтра, допустим, придут опять коммунисты и станут требовать, что мы, допустим, отреклись от святой веры, мы что же, отрекаться будем?
– А при чем здесь коммунисты? – сказал отец наместник, теряя всякий интерес к беседе.
– А при том, что если Господь что-то сказал, то так и надо делать, а не думать, как лучше Господа обвести вокруг пальца… Сказано – возлюби ближнего своего, так и изволь, делай, как сказано. Или, допустим, сказано – за друзей твоих жизнь свою положи, то так и разумей, а не выдумывай всякую ерунду, которую никто не понимает.
– Господь не для дураков говорил, – заметил игумен, тяжело вздыхая. Потом какая-то мысль пробежала по его лицу. Он помолчал немного, затем спросил: – Ты что же это, так до конца и будешь стоять, пока тебя коммунисты не отправят на небо?
– Непременно, – мужик показал широкую белозубую улыбку. – Сказано ведь, что до конца претерпевший – спасется.
– Ну и дурак, – сказал отец Нектарий, не трогаясь с места. – Это ведь все аллегория, которую каждый толкует в силу своего разумения, а оно бывает ой как далеко от истины.
На какое-то время все присутствующие смолкли. Потом дотошный мужик сказал:
– Как же тогда жить человеку? – спросил он, обращаясь больше к народу, чем к отцу наместнику. – Что ж это? Написано одно, читаем другое, а подразумевается третье? Ну разве же так можно?
– А ты смиряйся, – сказал отец наместник, задумчиво глядя на мужика. – Не знаю, как там у вас, а вот у нас в монастыре смирение – это первая добродетель
– Бог, значит, вас любит, а нас, значит, нет, – с горечью сказал мужик.
– А ты как думал? – подтвердил благочинный и негромко засмеялся. И вместе с ним весело засмеялся отец наместник и толкающийся в некотором отдалении народ.
121. Отец Илларион. Сомнительные речи
И еще сказал Илларион:
– Ничего не бойся.
Ни ночи, потому что за ней обязательно придет день, ни палящего солнца, потому что ему недолго еще осталось радовать своим светом землю.
Не бойся человека, когда он хочет принести тебе зло, – и человека, когда он хочет отплатить тебе за сделанное тобой добро.
Не бойся, когда хвалят тебя, и не бойся, когда злословят.
Когда против тебя клянутся Божьим именем – и когда клянутся Преисподней.
Не бойся забывать – и не бойся помнить.
Не бойся плакать и не бойся смеяться, потому что каждый смех посчитан в божиих кладовых, а каждая слеза – приближает тебе Царство Небесное.
Не бойся оборачиваться, потому что, что бы ты там ни увидел, Господь все равно будет всегда сильнее.
Не бойся сновидений, потому что они лгут и не могут даже дотронуться до тебя.
Не бойся Господа, потому что Он знает миллион тропинок к твоему сердцу.
Не бойся нечистых мыслей, потому что они как пришли, так и уйдут.
Не бойся смерти, потому что она освободит тебя.
Не бойся болезни, потому что она похожа на мост, который ведет на ту сторону.
Не бойся потерь и не бойся утрат, потому что Всевышний вернет тебе все, до последнего кодранта.
Не бойся соблазнов, потому что они подобны утренним облакам: налетел холодный ветер – и нет их.
А теперь послушай, что скажу тебе я.
Все, чего ты боишься, есть ты сам и никто другой.
Ты, а не кто-то другой приходит к тебе, чтобы обжечь тебя палящим солнцем.
Ты, а не кто-то другой приходит к тебе, чтобы напугать тебя в полночном мраке.
Ты, а не кто-то другой стучит к тебе в дверь, чтобы ты в страхе бежал от божьего гнева.
Ты, а не кто-то другой приходит к тебе, называя себя Смертью и обещая вернуться обязательно в следующий раз.
Ты, а не кто другой приводит тебе ночные сновидения, от которых пробивает пот, а крик, кажется, никогда не кончится.
Ты, а не кто-то другой посылает тебе нечистые мысли, которые оплетают тебя по рукам и ногам, не давая свободно взлететь.
Ты, а не кто другой приходит к тебе, чтобы посмеяться над твоей верой, которую ты сам пока еще не слишком хорошо понял и оценил.
И сказав это, отец Илларион исчез.
И при этом, похоже, – надолго.
122. Кое-что о благодати
Одной из характерных особенностей монастырского житья была почти повальная вера и панический страх насельников перед чертом, который тем и был занят, что устраивал неопытному монаху или послушнику разные каверзы, от которых несчастного только и мог спасти его наместник, чья благодать, конечно, во много раз сильнее, чем у какого-нибудь послушника или даже простого иеромонаха.
Дьявол был вездесущ, почти всемогущ и хитер.
В его компетенции было вводить в заблуждение, искушать невинные души, смеяться над праведниками и благочестивыми христианами, а заодно подкидывать в пустые головы разные совершенно несуразные мысли, из которых потом вылеплялось Бог знает что.
Простой монах, а тем более, послушник были бессильны перед его чарами, и им приходилось прибегать к защите не только святых, но и самого игумена, который взвалил на себя тяжелую работу по воспитанию монашеских насельников и отдавал этому всего себя.
Иногда, правда, эту воспитательную обязанность проявляли сами Небеса, как это (по мнению многих монахов) случилось, например, с послушником Афанасием, который настучал однажды на отца Тимофея, а ровно год спустя