отец Нектарий, подставляя лицо этому прохладному ветерку и незамысловатой мелодии, которая становилась все громче и задушевней. – Ты ли это, Господи?
Никто, конечно, не ответил ему: ни звезды, ни Луна, ни ангелы, – но зато теперь образовалась на крыше небольшая сцена, на которую предстояло ступить отцу Нектарию, возжелавшему немедленно сказать перед высоким собранием небольшую, но содержательную проповедь, тем более что чувство, с которого все началось, все еще продолжало стучать в его груди, награждая его все новыми и новыми откровениями, такими, например, как «Бог дышит, где хочет» или «Богу совершенно все равно – архимандрит ты или простой пономарь», а иногда даже «Возлюби ближнего своего, как самого себя»!
Конечно, он понимал, что это всего лишь быстро, на скорую руку, сбитая сцена, которая включает в себя весь мир, желающий услышать простую и безыскусную проповедь отца Нектария. Тем более что, когда, наконец, пришел час проповеди, вновь появился этот старый пердун, который уселся на конек и сказал:
– Сердце не обманешь, человек. Как ты выберешь, так оно и будет.
– Да что выберешь-то, мужчина? – переспросил отец Нектарий, озираясь и не понимая, что он должен делать.
– А вот это и выберешь, – сказал старый монах и постучал ногой по крыше. – Если с этой стороны конька выберешь, получишь свою прежнюю жизнь, с руганью, ворчанием и вечными размышлениями по поводу денег, которые ведут тебя прямиком в Ад. А если с другого конца выберешь, то получишь в свое пользование вечную радость, которая будет оберегать тебя и в дни счастья, и в дни ненастья, направляя тебя по верному пути и не давая совершить тяжелые ошибки.
– Что же мне выбрать-то? – сказал отец Нектарий, разводя руками. – По одну сторону крыши – одно, по другую сторону крыши – другое, и при этом никакого знака…Так ведь и в психиатрическую клинику запросто попасть можно.
– А ты смиряйся, – сказал недоделанный старикашка и негромко захихикал.
– Сам смиряйся, – закричал отец Нектарий, внезапно рассердившись. – Небось свинину по пятницам трескаешь и на женский пол ходишь смотреть с вожделением… Знаем мы таких, как вы, уж не сомневайся!
– Вот и хорошо, что знаете, – сказал Илларион – Потому что если вы это знаете, то также должны знать, какую сторону крыши вам лучше выбрать, эту или ту.
– И выберем, можешь не сомневаться, – сказал отец Нектарий, поднимаясь на ноги и с трудом балансируя на коньке. – И не таких обламывали.
Ноги его скользили, тогда как мерзкий старикашка, напротив, висел в воздухе и нагло улыбался, словно хотел заманить несчастного игумена еще дальше на крышу и там бросить его одного на произвол судьбы.
Примерно так оно, в конечном счете, и вышло.
Не успел отец Нектарий пробормотать что-то вздорное в адрес отца Иллариона, как ноги его подкосились и разошлись и он со всего размаха грохнулся на крышу, отчего та издала такой грохот, что огромная стая монастырских ворон испуганно поднялась с насиженного места и улетела прочь. Что же до отца Нектария, то он благополучно скатился с крыши и – изрыгая грозные проклятия – рухнул на землю.
И пока он летел, в его голове сложилась неприятная картина, смысл которой заключался в том, что если когда-нибудь и будут вспоминать отца Нектария, то в первую очередь его будут помнить как иеромонаха, свалившегося с крыши, что было, конечно, довольно смешно, тем более что сам этот смех приходил из той глубины, в которой, при желании, можно было различить изначальный Божественный смех, – причина всякого смеха, который раздавался еще до всякого творения и который звучал сегодня из каждого события и каждой вещи, подтверждая учение все того же Иосифа Пражского, что смех – это божественная основа всего сущего, без которого не было бы ни Неба, ни Земли, ни Добра, ни Зла, ни Времени, ни Вечности.
Вот почему, прислушавшись, можно было всегда различить этот легкий, воздушный смех, который вдруг налетал на тебя так, словно вы были с ним хорошо знакомы, и рассказывал тебе много интересного, – например, как смеялись высоко над землей ангелы небесные, – или как смеялась в своих адских норах хохочущая нечисть, – или же как, получив возможность немного отдохнуть, смеялся на своем кресте Иисус, – и еще – как зарывшись в теплый ил, смеялся веселый Левиафан, – или же как развеселился праведный Иов, услышав о своих несчастьях – и еще много, много другого, о чем, правда, неприлично говорить вслух, потому что главный вопрос, который занимал всех без исключения, был о том, смеется ли сам Творец и Владыка всего сущего, а если смеется, то над кем и почему?
Возможно, отец Нектарий и сумел бы с легкостью ответить на этот вопрос, если бы то волшебное чувство, которое он совсем недавно испытал, все еще наполняло бы его грудь.
Увы! Чувство это незаметно выветрилось, как выветривается из ковра выбиваемая пыль. Поэтому все, что оставалось сделать отцу наместнику, это отойти в сторону и заплакать.
Так он и поступил, смутно догадываясь, что самое трудное расставание – это расставание с самим собой.
127. Кое-что о монашестве и монахах
В 2014 году я закончил большой роман, чьи достоинства, сколько я понимаю, легко превосходят его недостатки.
Однако найти общий язык с возможным издателем оказалось задачей маловыполнимой. Смешно сказать – издателей отпугивал не текст, не язык, не сюжет, не размышления, а только количество страниц, как будто дело шло об арифметике, а не о литературе в самом высоком значении этого слова.
Два отрывка, приведенные ниже, конечно, не дают представления о романе, и, возможно, даже способны кого-то отпугнуть. – Что делать? Ведь разговор, в конце концов, идет об Истине, а это значит, что каждый из нас должен на свой страх и риск идти вместе с автором туда, где нет ни карты, ни достоверных путеводителей, – или стучать в ту дверь, которая никогда не открывалась с самого сотворения мира.
В противном случае, не стоит тратить бумагу и отвлекать занятых людей разными глупостями.
1
«– Дело в том, что я работал тогда экскурсоводом, – сказал отец Патрик, отрывая, наконец, взгляд от Распятого. – Водил по музею студентов и туристов. До сих пор мне иногда снится эта толпа, которой я рассказываю про Эль Греко и Микеланджело. Пусть простит меня Господь, – сказал он и перекрестился. – Эта чавкающая, смеющаяся, жующая толпа, которая время от времени задавала свои ужасные вопросы или просто смотрела на тебя со скучающим выражением, а потом спрашивала, как пройти в туалет или в какой стороне находится буфет и можно ли им сняться на фоне «Святого семейства». Мне казалось, что я только напрасно трачу время, когда пытаюсь достучаться до них. Иногда я ловил себя на том, что уже готов был наорать