в Токио) с Лиссабоном или Исфахан с Томбукту. Попав в город, проще понять, в каком именно месте ты находишься, чем оказавшись в сельской местности. В городской архитектуре особенности цивилизации отражаются ярче, чем в какой-либо иной сфере. Камень носит отпечатки местной культуры. Только в результате распространения мегаполисов, ставших одним из важнейших социально-исторических явлений второй половины XX века, индивидуальный культурный профиль городов стал постепенно сглаживаться и исчезать. Но даже оглядываясь на более ранние времена, не следует принимать за чистую монету городские модели, разработанные географами и социологами. Выделать некий типично китайский, индийский или латиноамериканский город, имея в виду, что в них повторяются какие-то одинаковые элементы планировки, имеет смысл только тогда, когда под городским типом подразумевается результат радикального абстрагирования от множества отдельных специфических явлений. Такого рода типизация, однако, является излишне упрощенной конструкцией. Она не способна адекватно учитывать изменения во времени – например, урбанизацию XIX века, – поэтому тип в целом представляет собой чрезмерно статичную картину города[919]. Кроме того, подобная типизация не учитывает, что вопреки принадлежности к разным цивилизациям города с одинаковыми функциями (например, портовые города или столицы) имеют между собой гораздо больше общего, чем различного. Но главное – сомнительным является подход, основанный на представлении о цивилизациях (или, по выражению, распространенному в немецкой географии, «культурных пространствах») как внутренне однородных и поддающихся четкому разграничению сферах определенного общественного порядка. Отнюдь не в любом уголке Южной Азии существовал типичный «индийский город», да и в случае с китайцами едва ли справедливо утверждать, что всюду, где они появлялись, они основывали поселения одного и того же типа. Городские формы не являются дремлющими «культурными кодами», способными к самореализации в любых обстоятельствах. Без сомнения, существуют разнообразные культурные предпочтения определенных стилей городской жизни; если европейцы ценят центр города, то североамериканцы придают ему меньшее значение. Гораздо интереснее попытаться найти ответы на вопрос, какие цели преследовали города в определенных условиях и каким образом они этих целей достигали, чем изначально предполагать существование некой специфической для каждой культуры морфологии города. Поэтому при взгляде на «китайский город» нас интересуют прежде всего его «некитайские» признаки.
Города – это узловые пункты отношений и связей. Они организуют свою округу. Рынок, вышестоящий государственный аппарат или самостоятельная дипломатическая деятельность городского начальства создают торговые сети, административные иерархии и партнерские отношения между несколькими городами. Ни один из городов не является изолированным островом. Через города внешние влияния проникают в общества; города являются их «воротами в мир». Как в западном, так и ближневосточном, исламском мышлении сильна традиция представлять города как места происхождения (fons et origo) цивилизации вообще. Путешественники домодерных времен стремились достичь города. Для них он означал спасение от опасностей диких мест. Будучи посторонними чужаками, здесь они находились в большей безопасности, чем в деревнях и селах. В городах концентрируются знания, богатство и власть. Здесь даются жизненные шансы честолюбивым, любознательным, отчаявшимся людям. По сравнению с сельскими сообществами города всегда являются «плавильными котлами». Из города управляют и империями, и глобальными системами: из Лондона – международным финансовым миром, из Рима – католической церковью, из Милана или Парижа – миром моды. После заката многих цивилизаций именно об их городах сохраняется в виде легенд воспоминание в памяти потомков – примером тому служат Вавилон, Афины, Иерусалим эпохи Первого храма, Багдад времени калифов или Венеция дожей. Город уходит своими корнями в домодерную эпоху, и одновременно он – место рождения модерности. Города выделяются на фоне своего окружения благодаря свойственным им преимуществам, превосходству в силе и относительной прогрессивности. Это отличало их во все времена. Что же нового произошло в XIX веке?
Мир камня
Многообразие форм городской жизни не следует недооценивать. Их спектр простирался от мегаполисов первых небоскребов (пионер среди них – Чикаго: в 1885 году там было возведено здание небывалой ранее высоты – в семнадцать этажей[920]) до крупных поселений временного характера. В XIX веке продолжали существовать кочующие города (villes itinérantes), сродни передвижным резиденциям европейских раннесредневековых властителей. Только в 1886 году, с основанием императором Менеликом II Аддис-Абебы в Эфиопии закончился многовековой период существования передвижной столицы, когда вслед за монархом и знатью кочевали огромные стада скота и до шести тысяч рабов-носильщиков перемещали с места на место домашнюю утварь и предметы культа. Основание столицы имело подчеркнуто символическое значение, знаменуя наступление модерности в Эфиопии. После того как Менелику II удалось разбить итальянские войска при Адуа в 1896 году, этот шаг получил международное признание – великие державы вознаградили неожиданный успех Эфиопии сооружением в ее столице посольских зданий в европейском стиле[921]. Короли Марокко также вплоть до конца XIX столетия больше времени проводили в седле, нежели в одном из своих многочисленных городов-резиденций. Как утверждается, еще в 1893 году султан Мулай Хасан, хоть он и был прилежным строителем резиденций, постоянно находился в движении вместе с сорока тысячами человек обозных и прислуги[922]. Следует ли рассматривать подобную подвижность как само по себе архаичное явление? Продолжали же существовать как в Китае, так и в Российской империи и в Великобритании летние и зимние резиденции правящих монархов. Одной из самых больших стран мира начиная с 1860 года ежегодно в течение нескольких месяцев правили с курорта – из прохладной Симлы (современная Шимла), лежащей в предгорьях Гималаев. На временное проживание в этот живописный горный район переезжал караванами весь аппарат вице-короля Британской Индии. С 1888 года резиденция высочайшего представителя Виктории, императрицы Индии (Viceregal Lodge – совр. Раштрапати-Нивас), размещалась во дворце в стиле английского позднего ренессанса и отнюдь не имела вид временного пристанища[923].
Но все же, в общем и целом, XIX столетие было временем, когда власти перестали перемещаться, а города зафиксировались, «окаменели». Даже в Европе на рубеже XVIII–XIX веков возведение жилых зданий из камня не было само собой разумеющейся практикой. В государствах на окраине Европы, например в Исландии, строительство каменных домов стало нормой только после 1915 года[924]. Переход к использованию камня был особенно заметен в колониях. Чтобы обеспечить некий обозримый порядок, колониальные власти стремились буквально закрепить строительным раствором текучую, непостоянную местную политическую реальность. Одновременно они выражали этим претензию на вечную оседлость их власти за океаном. И, наконец, колонизаторы верили, что выполняют цивилизационную миссию, доказывая превосходство камня над глиной и деревом. Результат оказался по-своему парадоксален. Дом легкой постройки со временем исчезнет. Его уничтожит огонь, а в случае изменения политической или экономической ситуации его можно перенести на другое место. С каменными постройками дело обстоит иначе. Потому они и сегодня служат