в жарком субтропическом и тропическом климате носили английские костюмы из тяжелых тканей. Когда-то британцы, находящиеся в Индии, считали это обязательным. В 1790 году генерал-губернатор лорд Корнуоллис еще позволял себе обедать в затрапезном виде, но уже через двадцать лет само собой разумелось, что представители колониальной элиты даже в самую сильную жару в присутствии туземцев (natives) садятся за обеденный стол исключительно в соответствующих сюртуках. В 1830 году высшим должностным лицам Британской Ост-Индской компании запретили появляться на публике в индийской одежде[895]. В Латинской Америке такая тенденция проявилась лишь немногим позже. В Рио-де-Жанейро и во многих других городах мужчины в любую погоду ходили в «костюме пингвина»: черный сюртук-визитка поверх накрахмаленной белой рубашки с белым жилетом, галстук, белые перчатки и цилиндр. Этот тип мужской моды сформировался в Европе XIX века, воплощая принцип новой функциональности одежды, целью которой не являлось более выражение социального статуса или индивидуальных пристрастий ее носителя. Ранее, с 1780‑х по 1820‑е годы, из мужской моды высших слоев постепенно исчезли типичные прежде цветные ткани и украшения[896]. Женщины из богатого сословия затягивали себя в корсеты и облекались в несколько слоев тяжелых тканей. До конца 1860‑х годов в Бразилии кринолин был обязательным элементом дамского туалета. Такое мученичество служило платой за «цивилизованность».
Долгий путь к «цивилизации» пришлось пройти представителям тех тропических культур, высшие слои которых традиционно не имели привычки облачать себя в большое количество текстиля, как это было принято в европейской или мусульманской традициях. Христианские миссионеры неизменно настаивали на необходимости покрывать тело надлежащим образом, прививая коренным жителям чувство стыда в соответствии с моралью Викторианской эпохи. Во многих частях планеты, например на островах Океании, эта практика привела к абсолютному «переодеванию» целых регионов[897]. Король-реформатор Сиама Чулалонгкорн приложил значительные усилия для того, чтобы его подданные начали носить покрывающую все тело одежду, и смог добиться перемен: к началу ХХ столетия сиамцы в городах стали ходить полностью одетыми[898]. В Лагосе 1870‑х и 1880‑х годов небольшая группа ориентированных на Запад африканцев, носивших сюртуки и дорогостоящие дамские наряды, создала свое сообщество: они посещали церковь, балы, концерты и играли в крикет[899]. Позже великий политический деятель и приверженец бережливости Махатма Ганди направил вектор в обратную сторону. Денди, одевавшийся в викторианском стиле, о чем свидетельствуют его фотоснимки в молодости, превратился в «полуголого факира», по уничижительному выражению Уинстона Черчилля[900]. Однако нигде за пределами Европы внешние формы материального мира европейской цивилизации не воспринимались настолько безоговорочно и некритично, как в Латинской Америке. Разве что в Египте в годы правления Исмаила-Паши (с 1863 по 1879 год) имитация европейского стиля жизни в виде потребительского фетишизма приобрела размах, подобный латиноамериканскому[901].
В Западной и Восточной Азии была, напротив, продемонстрирована способность местных культур к сопротивлению европейским образцам. По указу султана Махмуда II высшему османскому чиновничеству следовало одеваться в западном стиле. Даже военнослужащие сменили свое облачение на мундиры европейского кроя. Но эти меры свидетельствовали скорее о внешнем изменении служебного костюма, нежели о принятии обществом европейского понимания одежды, диктуемого модой. Нововведения коснулись практически только придворных и представителей государственного аппарата. На улицах Стамбула еще долго можно было наблюдать мужчин преимущественно в традиционном облачении, а первые фотоснимки женщин в европейских платьях появились не ранее 1870‑х годов. Влияние заграницы проявилось, как это было на протяжении веков, в использовании новых материалов (например, французского или китайского шелка) для пошива привычных видов одежды. Только в конце последней четверти ХІX столетия европейский костюм стал популярной и культурно приемлемой альтернативой традиционному одеянию[902]. Использование привезенных иностранных материалов нельзя рассматривать в качестве примера осознанного культурного заимствования. В некоторых местах мира, где импорт из Европы разрушил отечественное производство текстиля, зачастую не существовало другой альтернативы. Так, в Марокко, которое на то время еще не являлось колонией, подобная ситуация сложилась уже в 1880‑х годах, когда почти каждый носил вещи из хлопчатобумажной ткани иностранного производства[903].
Япония, разумеется, не разделяла с Европой колониального прошлого, как это было в случае с Латинской Америкой. До 1853 года существовали лишь незначительные контакты, которые не оказали влияния на японское общество. В последующие годы, в частности после переворота в политической системе, которой стала Реставрация Мэйдзи в 1868 году, Япония открылась Западу. Тогда была инициирована политика модернизации, в рамках которой были введены новые формы организации государства, юстиции и экономики, а прототипом для них служили в первую очередь европейские и – во вторую – американские образцы. Однако такая обширная структурная европеизация не сопровождалась всеобъемлющей деяпонизацией в сфере частной жизни. Люди не спешили отказываться от преимуществ традиционной японской одежды. Несмотря на то что после постановления государственного совета 1872 года верхушка страны вплоть до императора одевалась в сюртуки, цилиндры и мундиры западного стиля, а с 1880 года даже мелкие чиновники были обязаны носить европейскую одежду, в домашнем обиходе использовалось привычное японское облачение. На смену недолгого периода дорогой «вестернизации» всего гардероба пришла стратегия сдержанного «улучшения» традиционного кимоно. В других сферах материальной культуры люди еще упорнее придерживались привычных норм. Однако очень рано проявилось пристрастие к кожаной обуви; особенно большой популярностью пользовались поскрипывающие, «поющие» при ходьбе кожаные туфли. Желающие объединить традиции и прогресс носили национальную одежду плюс кожаные туфли – комбинация, которой и по сей день отдают предпочтение буддистские монахи[904]. Шляпа стала универсальным символом буржуазии. Японский государственный служитель выставлял ее напоказ – подобно африканскому или индийскому адвокату либо имеющему более-менее приличный доход рабочему, идущему на воскресную службу в церковь, например, в одном из крупнейших промышленных городов Польши – Лодзи[905]. В Турции 1920‑х годов Мустафа Кемаль Ататюрк провел реформу головных уборов: выдал указ о ношении шляп как символа стремления к переменам в государстве и ввел запрет на ношение фески, которая с 1836 года заменяла тюрбан. Прежде чем шляпа стала обязательным аксессуаром для всех граждан (в Османской империи XIX столетия шляпу носили только немусульманские части населения), молодые турецкие революционеры выбрали для себя другой символический антиосманский головной убор – «кавказские» меховые шапки[906].
В Китае сопротивление западным потребительским моделям было выражено еще сильнее, чем в Японии. Одежда западного стиля вошла в обиход только после 1900‑х годов в результате армейской реформы, проведенной династией Цин. Даже на фотоснимках и в документальной киносъемке времен националистических демонстраций протеста 1919 года запечатлены массы радикально настроенных профессоров и студентов «Движения 4 мая», которые вышли на улицы Пекина в традиционных долгополых одеяниях ученого сословия, хотя и