числа учителей, врачей, чиновников, они не только «данные» собирали, но и явления фиксировали, прогнозы строили. И сегодня в числе живущих на селе интеллигентов есть наблюдательные, склонные к анализу умы. Это убедительнейшим образом подтверждает пресса, приведу имена моих корреспондентов: учитель В. Залипаев из села Урусобино, журналистка С. Мартьянова из деревни Филимоново, журналист А. Трешневиков из Борисоглебска — какие глубокие, часто неожиданные по своей новизне пласты народной жизни поднимают они своими статьями в периодике. Это же готовые, живые «опорные пункты» социологической науки! Но… опять двадцать пять: неохота, беспокойно, не нужно, а в сущности, «ехало-болело». О-хо-хо!..
…Сегодняшние газеты добавили еще один мазок на картину состояния духовной сферы. Иван Пырх в статье «Запрет — на аргумент» («Советская Россия», 18 декабря 1985 года) пишет: «За три последних года количество народных хоров на Смоленщине уменьшилось на четверть, хореографических кружков — на семнадцать процентов… в целом художественная самодеятельность Смоленщины с ее интересными традиционными формами и н т е н с и в н о сокращается, десятки клубов в области пустуют или работают с незначительной нагрузкой». Грустно и тревожно!
21 декабря 1985 года
Равнодушное отношение к земле, разлаженность хозяйственного механизма, когда «схватывает, но не сцепляется», замораживаыние личной инициативы под предлогом «частного лица», засилье посредственности в управленческом аппарате, увядание духовной сферы — эти и подобные им «негативы» сколько ни пытайся анализировать, всякий раз будешь натыкаться на что-то общее, главное, на какую-то первопричину, не поняв которой, не объяснишь и частностей. Где же она, в чем? Найти надо, ибо абсолютно прав Федор Абрамов, чьи слова из дневника привел в выступлении на VI съезде писателей России Сергей Викулов: «Сегодня пассивность и равнодушие стали национальным бедствием».
При анализе социальных явлений надо исходить из классовых позиций. С исчезновением частной собственности и порожденных ею классов частнособственническая психология не исчезает автоматически. Десять лет назад XXV съезд партии предупреждал, что если с ростом материального благосостояния в такой же степени не будет возрастать идейно-нравственное воспитание, то мы можем получить рецидивы мелкобуржуазной, мещанской психологии. Предупреждение не пошло впрок. В повседневной практической работе оно не стало исходным пунктом и ориентиром при выработке и экономических и социальных мер. Не соблюдая принцип справедливой оплаты за количество и качество труда, за конечный результат работы, вводя всевозможные доплаты и поощрения за что угодно, только не за добросовестно исполненное дело, нарушив закон распределения по труду и породив должностными привилегиями социальную несправедливость, мы оживили заглушенные было ростки нетрудового, мелкобуржуазного начала в психологии, они разрастались, ширились, заглушая начало трудовое, пролетарское.
Пролетарскую психологию питает коллективизм, мелкобуржуазную — эгоизм. Последний может разрастись до крайней черты — уверования в свою исключительность. При этом он имеет склонность рядиться в патриотические одежды, выступать под видом самой высокой гражданственности.
Разность в социально-экономическом развитии городов, сел, регионов явление естественное, но когда ее превращают в некую избранность, исключительность, то психологией коллективизма тут и не пахнет, людьми начинает овладевать его антипод — эгоизм. Помню, как после войны мы, педагоги, внушали сиротам детдома нравственную норму: если тебе живется чуть-чуть посытнее, чем твоим товарищам, поделись последним куском. Мы эту народную заповедь испытали и в кровь впитали на войне и детям передавали, а что же теперь, в сытости да в холе, позабыли? Ну а на беспамятстве микроб эгоизма, как известно, и приживается.
Главная задача времени — интенсификация экономики — может быть решена только при условии и н т е н с и ф и к а ц и и всей ж и з н и о б щ е с т в а: изгнании лени и равнодушия, включении в активную созидательную деятельность «верхов» и «низов», управляющих и управляемых, исключении эгоизма личностей и групп и утверждении коллективизма, подлинной, а не словесной гражданственности. Оздоровление общественной атмосферы неизбежно должно повести — и это уже ясно обозначилось — к о т м е ж е в а н и ю здоровых сил общества от всего того, что загнило к лежит на дороге подобно бревну. Но размежевание пройдет — и идет! — через душу и сознание каждого гражданина. Всяк в себе должен отделить начало трудовое, коллективистское от начала эгоистического, мелкобуржуазного. Время настало поистине п е р е л о м н о е.
28 декабря 1985 года
Поставил было точку. Прожитое описал, над пережитым поразмышлял. Но — вчера: две статьи в газете, книжка и письмо читательницы… В них — о том, с чего начинал свои заметки: о земле, о детях. О том, как жить.
Не уйти от дня текущего.
На неделе в военкомате вручали солдатам ордена. Совсем немного нас осталось. Но мы по-прежнему… солдаты. Моим соседом по креслу оказался Виктор Василевский, колхозный инженер, у него на фермах такие придумки — одна телятница выпаивает двести телят. Неугомонный человек! Мне тоже не сидится: бьюсь над душой. Боюсь, как бы не померкла память о войне, — затеял музей писателей-фронтовиков, библиотеку военной книги, устраиваю встречи, конференции, праздники фронтовой поэзии… И вдруг упрек:
«Прочитала ваши последние «Письма из деревни». В одном рассказываете о пожилом мужчине джентльменского вида, который доказывал, что не надо разжигать память о войне искусственно, пусть все уходит в прошлое. Я согласна с ним. Объясню: вот уже сорок лет наши дети ежедневно, без передышки, по радио, по телевидению, в кино, в книгах, в учебниках, детских журналах видят и слышат, читают, учат только о войне… Взрослые устают от этого… а дети и смысла еще толком не понимают, но уже видят жестокость и необходимость скорее выстрелить, ударить, убить. И все это в том возрасте, когда нужно учить добру, сердечности, состраданию, ласке…» (И. Ш а р и у н о в а, М о с к в а).
Та-ак… Не тому, значит, учим. Но ведь в зале, где нам вручали ордена, было чуть не половина женщин. Они тоже воевали и теперь в школах, на заводах, дома рассказывают о войне. Предложить им молчать? Но скажите мне, люди добрые, слышали ли вы хоть от одного солдата рассказ о том, с каким удовольствием он убивал, как лучше надо убивать? Я не слышал. А ведь рассказ — о войне! Надо абсолютно не знать души русского солдата, чтобы допустить мысль, что он станет живописать жестокость. И в книжках, и в кино, и в учебниках нет н а ш е й жестокости, потому что ее не б ы л о в нас никогда, ни на этой, ни на других войнах. Была жестокость к нам, мы же всегда были и остаемся подлинными гуманистами. Неужто этого моя читательница не понимает?
А как она вообще представляет воспитание добра, сердечности, сострадания без показа их антиподов — зла, черствости, бездушия? Можно ли понять сладость без горечи? Или есть такая жизнь, в которой только светлые теплые дни, без темных холодных ночей? Есть радости без печалей, счастье без горя?
Но стоит ли убеждать в очевидном, может, привести выдержку из отчетного доклада VI съезду писателей России — и весь ответ? Вот эта выдержка: «А надо ли будить память?