личных казнах большинства князей мало что оставалось[842]. Поэтому в эпоху Мэйдзи перешли лишь очень немногочисленные крупные аристократические состояния. После 1868 года феодальные князья были лишены власти и потеряли свои земли, получив за них компенсации, а статус самурая за несколько лет был сведен на нет. Япония после 1870 года была гораздо более буржуазным обществом, чем Пруссия, Англия или Россия. Новые частные состояния, появившиеся в период индустриализации (некоторые из них были созданы на основе купеческих капиталов эпохи Эдо), не суммировались в один верхний слой богатых в японском обществе. Демонстрация личного богатства ограничивалась рамками скромности; выставлять напоказ собственное благосостояние с помощью частных построек было не принято.
В Южной и Юго-Восточной Азии богатство традиционно находилось в руках правителей. Колониальное вторжение европейцев ограничивало возможности обогащения как князей, так и придворной аристократии. В то же время колонизация создала новые возможности для получения доходов посредством торговли. Примерно после 1815 года крупные индийские капиталы сосредоточились в руках некоторых бенгальских купеческих династий, а после 1870 года – у хлопковых промышленников в Западной Индии. Во многих местах Азии и Северной Африки корпоративное имущество имело не меньшее значение, чем церковная собственность в Европе до Реформации и Французской революции. Собственность кланов и родовых общин, храмов всех видов, буддистских монастырей или мусульманских святилищ и вакуфов включала земли, которые были неприкосновенны для государства, они сдавали их в аренду или сохраняли и приумножали монетарные богатства[843]. Накопление частных капиталов в XVIII и XIX веках достаточно часто было сосредоточено в руках религиозно-культурных меньшинств, которые обычно поддерживали разветвленные торговые сети, как, например, евреи, парсы, армяне, греки в Османской империи, китайцы в Юго-Восточной Азии.
Мы слишком мало знаем об имущественных отношениях как подобных торговых династий, так и индийских махараджей, малайских султанов, филиппинских крупных землевладельцев или тибетских монастырей, чтобы сравнить их с уровнем европейского и американского богатства. Но одно все же ясно: эти элиты тоже жили в комфорте, а временами даже в роскоши. Между тем аристократическое или буржуазное богатство западного толка нигде в Азии не служило образцом и не задавало стиль. Если не принимать во внимание пышность индийских дворцов и придворной жизни японских князей до середины XIX века, то демонстративная роскошь и расточительное потребление имели в общем малый вес в Азии, причем не только потому, что эти общества были в целом беднее: в этих культурах слабее выражена образцовая функция материального успеха.
Бедность и ее разновидности
Казалось бы, разница между бедными на нижней ступени социальной лестницы не должна быть существенной. Однако при более пристальном рассмотрении открывается широкий спектр всевозможных различий. По результатам изучения ситуации только в Лондоне около 1900 года обстоятельный социальный исследователь Чарльз Бут выделил пять подкатегорий среди городского населения, которое не могло считаться состоятельным (well-to-do). Главным нижним порогом благосостояния и, соответственно, наличия достатка служило постоянное использование домашней прислуги, даже в условиях проживания в съемной квартире. После этой отметки вниз вел длинный путь от попыток сохранить аристократические привычки даже в «гордой нищете» (shabby gentility) до существования в условиях крайней бедности. Мы рассматриваем здесь только крайние по своему характеру особенности. Если благодаря подъему богатых и сверхбогатых в условиях капитализма XIX век занял ключевую позицию в истории богатства, то какое место он занимает в истории бедности?
Бедность и богатство – относительные категории, их специфика зависит от соответствующей культуры. В Африке к югу от Сахары владение землей было менее важным критерием богатства, чем наличие контроля над людьми. Многие властители в доколониальной Африке редко обладали большим объемом недвижимых ценностей, чем их подданные. Однако они выделялись числом своих жен, рабов, количеством скота и размером своих зернохранилищ. Богатство означало доступ к рабочей силе, которая обеспечивала преимущества, становившиеся явными благодаря определенным формам потребления, например в виде роскошного гостеприимства. Бедным в Африке считался тот, кто находился в уязвимом социальном положении, у кого не было доступа к чужой рабочей силе или ее использование было ограниченным. На дне общества находились холостые, бездетные и по физическим причинам неработоспособные люди. Рабы также принадлежали к самому бедному слою, даже если они зачастую питались лучше, чем те люди, о которых никто не заботился. В некоторых африканских обществах существовали учреждения, которые заботились о бедных, в других (в частности, в христианской Эфиопии) – нет. Представление об интегративном общинном укладе жизни «заботливой Африки» доколониального времени – не что иное, как романтический миф[844]. То, что контроль над людьми ценился выше, чем владение землей, не было африканской особенностью, поскольку богатство в общем определяется как владение редкими, ограниченными в количестве ценностями. Так, статус русских помещиков до отмены крепостного права в 1861 году измерялся скорее числом крепостных душ, чем размером территорий, находящихся в их собственности. А значение землевладельцев в Бразилии этого же периода определялось числом их рабов. В Батавии начала XIX века ни один европеец, который рассчитывал на какой-либо вес в обществе, не мог допустить даже подозрения в том, что он экономит на количестве своих черных рабов[845].
В обществах с кочевым скотоводством, причем не только в Африке, но и в Западной Азии от Анатолии до Афганистана или в Монголии, уровень богатства измерялся в соответствии с размером стада. Кочевой образ жизни препятствовал накоплению крупных ценностей и исключал инвестиции в долговременные постройки. Европейские концепции бедности и богатства особенно неуместны в отношении кочевников. Суждения о них обычно лишь повторяли штампы о «тягостной» жизни кочевников. Это мнение сформировалось на основе впечатлений от посещения арабских бедуинов, африканских и монгольских скотоводов. Тем не менее верно и то, что жизнь кочевников была полна опасностей. Они находились в постоянно нарастающем конфликте с земледельцами и были особенно сильно подвержены риску, связанному с внезапными засухами и голодом. В голодные времена скотоводы страдали в первую очередь. Потеряв стадо, скотовод не имел уже ни средств пропитания, ни возможности начать новую жизнь после засухи[846].
В южной части Африки уже до Первой мировой войны бедность населения начала принимать формы, которые ранее были известны по густонаселенным районам Европы и Азии, где основным фактором материальной депривации являлось отсутствие земельной собственности, а не физические недостатки. Поддерживаемое государством освоение сельскохозяйственных территорий колонистами было типичной причиной такого вида бедности. Города играли в Африке несколько иную роль, чем в Европе. Если в Европе, по крайней мере в первой половине XIX века, бедность была заметнее и, вероятно, даже больше распространена среди городского населения, чем среди сельских жителей, то африканская бедность зарождалась (и зарождается сегодня) прежде всего на селе. Вероятно, даже жители