Читать интересную книгу "Третий Лад - Родион Создателев"

подрыгивающие ноги мамо́шки... его слух утомили тяжкие вздохи мучеников; каркун взмахнул крылами и вылетел на свободу...

Распердолили разбоярыню, раздербанили.

Разъети-развороти её. Разом! Ухнем.

Коренастый хозяин окаянного двора схватил кабана за задние лапы, Митрий Батыршин взялся за лохматые ухи. Лихой, ощерив рот, принялся длинным ножом отсекать голову поверженного зверя до конца. Могучая шея кабана — не людская выя. У человечка что — превострой сабелькой махнул с потягом — будьте любезны. Голову положил на пень — топором жахнул — получите. И с шапкой не нужно морочиться освобождённому от скабрезных мыслей теперь — отсечённая башка не мёрзнет... Яков Лихой всю рубаху перемазал в тёмно-багряной крови зверя.

— Дрянь, — швырнул окровавленный нож наземь свирепый боярин, — такой хулёвиной я только твою башку отсеку! Кинжал вострый есть?

Коренастый хозяин выпустил из рук задние ноги зверя и скрылся в деревянной постройке. А Митька будто прирос руками к лохматым ушам.

— Шамширу надо было брать, Яков Данилыч, ась? — молвил Митрий Батыршин с опаской глядя на сердитого хозяина.

— В манду херась, — сплюнул царёв кравчий. — Точить ножики надо лучше. Я стольником наточился... в свои времена. Ручку наблу́дил за этим делом — беспутный отрок обзавидуется.

Другой раз Митрий погоготал бы над таковскими словами барина. А сейчас он глазел на хозяина, в котором невесть с чего пробудился пьяный воложанский рыболов, и не узнавал его — иной боярин. “Не начал бы он сечь нас, как окаянный Ташков секёт своих холопов…” — распереживался конопатый смерд и с тоской посмотрел на острые клыки зверя.

Мужик вынес новый нож, острее прежнего, и Яков Лихой довершил дело — отсёк наконец-то башку могучему кабану. Боярин вцепился левой рукой в чёрно-бурую шерсть и воздел голову зверя к эмпиреям!

“На кой чёрт я привёз его на это игрище... — опечалился конопатый холоп. — Рупь серебром зазря потратили.”

Да нет... сущеглупый смерд. Никто зазря звериной кровью рубаху не мажет... Известно, к тому же, с чего, вдруг, в барине пробудился пьяный воложанский рыболов. Не ты ли возжелал подсобить закручинившемуся хозяину недавно, ась? В манду херась, конопатая мразь...

Отделай их всех, Яков Данилович! Ножом вострым!

Прелюбодейка очнулась на сене, когда стало светать... Крестьянина рядом не было, смолкли крики гуляющих у берега речки. Приподнявшись со стожка, она откашлялась, а потом с неудовольствием смяла белесый колту́н на рыжеватых локонах — сгусток живой воды, смачная отметина недавнего курощупа. Никакого сладостного томления в нутре не имелось. Разум переполнился стыдом, голова затрещала столь сильно, будто это она вылакала в одну глотку кувшин браги. Безсоромная блядь вскочила на ноги, взмахнула руками, попыталась взлететь... подпрыгнула даже, как стравус заморский... хрен! Грешная ночь кончилась — чары улетучились из срамного сознания...

Она вышла из сруба... дошла до речки, искупалась в тёплой воде, а потом долго ещё стояла по чрево во влаге, с великим усердием стирая с тела проказы минувшей ночки, будто стремилась навсегда смыть с себя окаянное блядство. Пле́ха через лесок выбралась на тракт и затаилась в кустах. Показалась повозка — удача! “Катись же сюда, миленький мой... побеседуем, поблядуем”. Погоняя вороным жеребцом, в одноколке катил староста-войт. Безсоромная шабо́лда вышла на дорогу и расставила руки. Мужик остановил коня, разинув со страха рот... впав в оцепенение... Его язык врос в нёбо и приклеился там навсегда.

— Сползай, червь! Сымай по́рты, рубаху, пояс, — захрипела ведьма.

Староста жижицей стёк с облучка... Он медленно стянул со ступней сапоги... снял пояс, порты... рубаху. Крестьянин неотрывно смотрел на ведьму. Казалось, что сейчас он в любой миг может рухнуть в обморок. Трясущимися руками он стал стягивать со ступней бязевые обмотки. Его шапка-четырёхклинка свалилась наземь...

— Портки оставь! — рявкнула грабительница. — Тяни остальное мне. Живее, ты, киселя́й!

Староста исполнил волю блядухи и только потом рухнул в обморок. Прелюбодейка плюнула на бездыханное тело... с беглостью натянула на себя порты и рубаху, обвязалась поясом, вскочила на облучок и полетела по тракту, погоняя жеребцом... Впереди показались знакомые очертания — Данилова слобода. Ёра добавила коню плетей — тот с рыси перешёл на галоп. Не доезжая до имения, она остановила жеребца, слезла с облучка, и пеше подрапала к плетённому забору. В кустах спал ярыга, подложив под голову шапку-колпак и кулак. Он очнулся, зевнул до хруста в челюсти, продрал глаза и увидел, как через плетень лезет шальной крестьянин с густой златоволосой шевелюрой.

— На Ивана Купала гулял, сатана рыжая, — усмехнулся соглядатай и снова завалился под куст.

К счастию гулящей, она поспела в хоромы раньше, чем боярин и его холоп... Митрий Батыршин управлял рыдваном, в сене лежал ряженый дворянин Лихой. Приятели вели милую беседу.

— Яков Данилович. А ить ноне особая была ночка — на Ивана Купалу.

— Да уж, Митяй. Завсегда у меня на Ивана Купалу занятные события происходят.

— Чего ещё любопытного было? Поведай, хозяин.

— Как в Опричнине я служил — отправились раз гуляющих облавой ловить. Я первым из ребят на них напоролся... Так обалдел от увиденного, что скинул с себя одёжу чёрную... и присоединился ненароком к честной компании.

— Верно всё сделал, Яков Данилович, — расхохотался Батыршин. — Девок пощупал хоть, ась?

— Расцеловала меня тогда в уста чаровница одна... огневолосая, — улыбнулся Яков Лихой и просунул ладонь в сено. — Жалко... вжарить её не успел, лисицу лукавую.

Рядом с саблей в стожке окопалась окровавленная голова зверя — в честно́м бою добытый трофей. Кравчий нащупал вострые клыки кабана. “Кравчий ли я отныне? Кто остановит меня?”

Когда до родимого имения осталось совсем малость пути... дорогу путникам снова перегородили давешние ярыжки. Только сейчас их было двое служивых мужей. Третий ярыга к утру скончался от удара по темени табуретом, но его товарищи узнают об этом позже.

— Становись! Тпру, каурка поганая, — залаял старшой ярыжка. — Ну чегось, окаянные, набрали воды ключевой в бочки?

— Доброго утречка, люд служивый, — залебезил Митрий Батыршин. — Не добрались мы с товарищем до родника. В кабаке загуляли.

— Прилетит тогда ныне и тебе по рёбрышкам, пустозвон.

— Не прилетит, боярин ночку поспал, отошёл, верую. А вы чего тута околачиваетесь всё время? Али разбойники объявились в наших краях?

— Давай проезжай... конопатая рожа, — старшой отъехал на своём буланке к краю дороги.

Когда очутились в родных пенатах, Батыршин полюбопытствовал: