Читать интересную книгу "Третий Лад - Родион Создателев"

class="p1">— Яков Данилыч, чего с рылом кабаньим делать?

— Тащи жердь, Митрий.

Батыршин приволок палку, заточил концы кинжалом, а потом по велению хозяина воткнул её в землю — недалече от изгороди. Приятели вдвоём насадили на жердь звериное рыло.

— В какую сторону морду направишь, Яков Данилыч? На закат? Али на восточные земли?

— На Детинец, — ответил боярин, поворотив башку зверя правее. — Перешёл я... Калинов мост.

Лихой заглянул в опочивальню... Марфушенька, навроде, почивала. Огненные локоны валами раскидались по подушке. Рубаха и длани мужа оказались вымазанными в засохшей багряной крови, накладной бороды не было на лице, только своя, русая, тоже окрашенная звериной кровью...

— Нагулялся, Яков Данилович?

— А ты... чего делала?

— На игрище гулевала, — съязвила супружница.

— Ну и как... игрище?

— С тобой лучше...

Яков Данилович, кровавая борода... Не сам ли сыскал себе жёнушку, не сам ли... возжелал прогуляться по заветному третьему шляху, тогда, в темнице, ась? Вот и в манду херась, воложанский карась...

— Марфа, нетопыриха ты моя... златоглавая. Растопырилась!

— Иди сюда, нетопырь, подлетай. Не торопись...

Боярин и подлетел. Орлица ныне вытворяла такие кунштюки, что её орёл диву давался. Опосля крепкой ссоры скрепить примирение сочными телесами — самый смак. Супруги, сцепившись ладонями, снова зашагали по третьему шляху...

Барыне приснилась бабка-покойница. Кулаком погрозила, называла внучку: ду́ркой, безсоромицей подлой, вертопрашкой. “Тёмною силою не злоупотребляй...” Марфа Лихая очнулась к полудню... Голова её полыхала огни́щем — жар приключился. От окна прилетел комарик: з-з-з-драсьте. Зудящий гад приземлился на висок боярыни, вонзил в неё длинный нос и принялся сосать благородную кровь. Марфа Михайловна растянула сухие губы в презрительной усмешке. Насытившись, зудящая гадина разбухла брюхом и вытянула из виска хоботочек. Захлебнувшись поганой кровью, комариха не смогла взлететь... и упала на подушку, издохнув. На шальной висок — не точи хоботок, то-то же...

К вечеру, живучая, как кошка боярыня оправилась от недомогания, и уже вместе с мужем сочинила послание для братьев Калгановых...

“Otia dant vitia” — говорили древние латиняне. “O tempora, o mores!” — верещал сам Цицероний. Прав оказался языкатый ловкач-римлянин. Старые великие князья — по чести́ жили, по старине. А нонешнее племя... куда страну оно приведёт?

Государь стенал, раздумывал, страдал...

— Игорёшка, пора Митрополита звать. Пришло время для покаяния, смерть на пороге.

— Да погоди ты кликать беду, отец, — спорил постельничий.

Больной Государь пошамкал ртом… посмотрел на согбенную спину Поклонского и снова заговорил:

— Скажи, Игорёшка. Чего я не так сделал? Где ошибался? Может мне следовало строже быть, как родителю... кровушки больше пускать?

— Упаси Бог, батюшка родный, — перекрестился Поклонский.

— Зверем быть надобно, зверем прелютым... Чародейка нашептала Бельцеву... Ничего-о, я тоже пошепчусь со своими чародеями. Вспомнит обо мне ещё, Новгород окаянный.

— Будет терзаться о северянах, отец наш.

— Хватит кудахтать. Живо кличь ко мне Мишку Романовского.

Постельничий не стал спорить, резво вышел из Палаты и пошёл по коридору. “Пущай покалякает с главою Собрания, — от дурных мыс...” — Поклонский прервал размышления и замер на месте, будто вкопали его. Он изумлёнными очами вперился в шёлковое полотно багряного цвета, вбитое в стену Царёвой Палаты с наружной стороны. Поклонский шагнул к материи, отдёрнул её и вытянул за рукав в коридор ушлого подьячего в малиновом кафтане с лядащими глазёнками.

— Очумел, Тимофейка Курицын? Ты какого лешего... схоронился тут, тать презренный? По дыбе соскучился, висельник?

— Христа ради, Игорь Андреевич! Пуговка закатилась, пуговка!

— Вынюхивать? Вздумал соглядатайствовать за царскими покоями, — потряс подьячего за грудки постельничий, — черть ты презренный? Да я тебя сей же час сволоку на Опричный Двор!

— Не изволь беспокоиться, Игорь Андреевич, веди меня. Готовый я прогуляться... до владений Никиты Васильевича.

Поклонский растерялся от таких слов подьячего... и отпустил ворот его малинового кафтана. Бывают такие любители: с разбегу сами желают на вострый кол запрыгнуть, в кипящий котёл нырнуть, подложить голову под топорик ласковый.

— Пуговка закатилась, — улыбнулся скользящей улыбой Курицын и упорхнул лядащей походкой по коридору.

Вскорости к изголовью койки, на которой лежал хворобный старик-Государь, подошёл здоровый старик — конюший Михаил Романовский.

— Сбирается сёдни Совет... Михаил Фёдорыч? — прошелестел сухим языком Государь.

— Садимся, великий Царь.

— Волю мою передай: услать на Новгород Опричное войско. Огнём и мечом покарать изменников.

— Говорил уже о том я с Никитой. Титьки мнёт воронёнок наш.

— По Трону сохнет, князь молодой. Желает Великим стать...

— Бумагу бы мне, Государь.

— Куркин справит и доставит тебе... пергамент. Слова мои князьям передай: жив я покуда. Заерепенятся Милосельские — кликну стрельцов стремянных. Насадят ребятки на бердыши: и Никитку-поганца, и отца его, курицу мокрохвостую.

“Чёрта лысого они насадят, — подумал Романовский, — раньше надо было кумекать. Арифметика скверная получается: опричных воронов — две тысячи и шесть сотен сабель... стремянных стрельцов — девять сотен бойцов. Воронов, считай, втрое...”

Один бойцов считает, другой в уши заливает...

На Грачёвом рынке сновал туда-сюда разный народец. Недалече от глашатного круга перед небольшой компанией посадских держал речь бойкий малый с перёнковыми щеками, ряженый в лёгкий синий зипун.

— Слух верный идёт, истину говорю. Подлецам Калгановым совсем невтерпёж стало на Трон закарабкаться. Вынашивают мерзкие планы, как скорее Царя потравить! Торопятся Государя на тот свет спровадить.

Посадские хмурили чёла — опасные и мерзкие речи... Две бабы рты ладонями прикрыли и покачали головами.

— Ужо мне... ворьё это! — погрозился один из ремесленников.

— Калгановы — ворьё, сомнениев нет, — заговорил посадский с длинными кудрями, рвущимися на Божий свет из-под шапки-барловки. — Токмо не свистишь ли ты, синий зипун? Нешто стравить прям задумали?

— А ты что ж, мил человечек, известиев последних али не ведаешь? Государя намедни удар хватил, слышал?

— Слышал: через новгородские пакости, — молвил кучерявый.

— А я слышал: у тебя на жопе чире́й вскочил, пакости! — вяжихвост многозначительно воздел палец ввысь. — Подбираются воры-лиходеи к животу царскому! Плеснули зелия в блюдо — истина! Попервой, небось, сдюжил царский живот отраву, токмо сдюжит ли другой раз?

— Вот я им насыплю в глотки... дерьма лошадиного! — взволновался ещё один ремесленник.

— Пора бы их... на рогатины насадить. Задушили податями!

— Самое место им! Верно трындишь, Колывашка.

— Колья им в глотки!

— Замордовали!

— Замучали!

— Издеваются над христианами.

— Допрыгаются. Отрыгнётся им, блохам гадким.

— Тише, православные. Ярыги идут.