Читать интересную книгу "Третий Лад - Родион Создателев"

class="p1">Толпа рассеялась в несколько мгновений. Вяжихвост потоптался на месте, обменялся со встречными ярыжками взорами... по-товарищески подмигнул государевым людям, а потом двинулся дальше — сеять в уши посадской черни опасных слушков...

Вскоре на другом конце Грачёва рынка раздался голос:

— Православные! Ходи до меня! Слушайте чего любопытного скажу вам! Подходи, не тушуйся. Федька Калганов, мздоимец, слыхали?

Кто не слыхал — тот услышал.

Часть 4. Глава 6. Боярский борододёр

Яков Данилович заложил в схрон своё письмо. Оглянулся — никого... “Что же, читайте, братушки...“ Потом он вернулся к хозяйству, сыскал на кухне стольника Новожилова и завёл его к себе в горницу.

— Алёшка, Поклонский мне сказывал: покуда я болел, ты чего-то с бумагами намудрил.

— Яков Данилович, его правда. Я Христом Богом...

— Оставь, — перебил стольника Лихой. — Идём к столу, растолкую дотошнее, как цифири вносить надобно...

Еремею Калганову к полудню доставили послание от союзника. Он сел за стол читать цидулку. Торговый приказ находился совсем недалече от Детинца. Резвой походкой ежели — до ста не успеешь досчитать, а уже на двор царского Дворца забежишь. Дочитав письмо, Еремей Иванович вовсе не стал спешить в Детинец. Он велел гайдуку собирать двуколку и ехать в сторону городского посада — к Сретенке. Именно там размещался Сыскной приказ. Еремей Калганов пеше прогулялся к каменной стене Чудского монастыря. Вскоре гайдук приволок к дьяку Торгового приказа маленького забитого мущинку пожилого возраста — подьячий Булькин из Сыскного ведомства — свой человечек в хозяйстве князей Милосельских.

— Еремей Иванович, — заскулил Булькин, — дорогой! Аккуратней бы звал на свиданию. В самый приказ заявился гайдук твой и потащил мою личность силком прочь из государева помещения.

— Прости меня, Дормидонт Степанович. Дело имеется неотложное. Ответь мне, любезный подьячий, вот на какой вопрос... Не припоминаешь ли ты за последние дни каких-либо подозрительных происшествий?

— Так по Стольному Граду завсегда разные безобразия происходят, Еремей Иванович, благодетель мой. Говори дотошней: про какие именно происшествия пытаешь меня?

— Нет, Дормидонт Степанович. Не про столичные события задаю я вопрос. У вас в Сыскном приказе намедни происходило что... странное?

— Гм, в приказе? Гм-м. Не припомню такого.

— Значит... не было ничего? Что ж, спаси тебя Бог и на том.

Булькин смекнул — останется без гостинца. Старая мараку́ша начал резвее крутить мозгой...

— Погоди, Еремей Иванович, благодетель! Имело место странное происшествие, припомнил я. Как раз намедни и случилося, страннее и не выдумаешь истории.

— Говори, Дормидонт Степанович.

— При весьма странных обстоятельствах... бежала с нашего острога троица окаянных разбойничков с атаманом татарином во главе. Только бежали: как на другой день обнаружили их убиенными на тракте... возле речки Седуни.

— Любопытно, — покачал головой младший Калганов.

— Любопытно другое, Еремей Иванович, драгоценный мой! Рядом с ними валялся трупом и ярыга наш — Ефимка Амосов. Могет статься, что преследовал он беглецов в одиночестве, да и сгинул от их руки.

— Погоди, Дормидонт Степанович. А кто тогда самих разбойников порешил?

— Я ить сказывал уж: странное приключение, — вплеснул ручонками старичок-ехидна.

— Прими награду, милый подьячий, — Калганов протянул человеку небольшой мешочек, набитый серебром, — и ступай себе с Богом.

Булькин схватил калиту и стал мелко кланяться.

— Храни тебя Бог, Еремей Иванович, и всю благородную фамилию вашу, достопочтенные Калгановы!

Нельзя думать, что подьячий Булькин — дрянь человечек. Зачем? Он ведь искренне полагался, что трудится на благо Отечества. Беззаботные дни князей Милосельских покатились к закату. На Российский Престол восходят братья Калгановы — грядущие властелины. Трудиться за-ради государей — всё одно, что трудиться для Господа Бога. Два господина есть у русского человека: один — в эмпиреях, другой — на землице. Нельзя гневить Бога. Нельзя злобесные мыслишки пускать о подьячем Булькине. На таких людишках вся земля всероссийская держится. Солнце всходит и восходит, рука руку где-то моет, кто-то где-то там... чего-то, а другой — в своих заботах. Кто-то там кого-то бьёт, кто-то где-то слёзы льёт...

У околицы плакалась на объёмной груди родной тётки Степаниды несчастная барская полюбовница.

— Беда, тётушка. Закрутила я историю с самим молодым бояриным, потеряла голову твоя Лушенька.

— Не такая уж и занимательная сказка, девонька — дело известное. Через что горюешь слезами?

— Пристал он... как репей. Не сама я ему на выю садилася. Охмурил заботою, гостинцы дарил, в ножки падался, как пчёлка крутился передо мною. Не сдержалося сердце. Собою он распрекрасный молодец, хоть и не ровня мне. Русоволосый да голубоглазый.

— Дальше чегось, ну.

— Потеряла я с ним головушку в самый конец, тётушка. Втрескалась по уши в нашего молодого боярина.

— Опять то же веретено крутишь! Да говори ты дело, Лукерья!

— Ныне — печаль, тётка Степанида. Наигрался со мной боярин, да и позабыл разлюбезную. А сичас я тяжёлая от него хожу... У ведуньи была. Тяжесть признала колдунья. Молвила, де: срок ещё махонький.

— Вот чего, миленькая. Реветь будет. Нарыдалася, в омут кидалася, сказывали мне мужики, дура ты эдакая. А теперя — тропку станем искать из горести. В поле идём, там покалякаем далее.

Степанида схватила за рукав племянницу. Они вышли на луг и сели на холмик, в окружении белых и жёлтых одуванчиков.

— Разговор егда держала последний с ним?

— Не припомню ужо...

— Отлуп он тебе окончательный дал, так?

— Не давал он отлупу мне.

— Дура окаянная, — взорвалась тётка Степанида. — Сама себе сказок насочиняла? А разлюбезный твой... и не думал тебя бросать?

— Нынешний Царь... шибко хворает. Знаешь то?

Печальная весточка, но не чёрного разума заботы.

— И к чему ты сказала... таковское?

— Молодой боярин на Трон сбирается заходить, тётка Степанида! Он сам мне то сказывал... по секрету великому.

— Осподи святы! — ошалела тётка.

— Наигрался со мной, Никита Васильевич, да и развязал узелок наш. К чему Царю полюбовница простолюдинка?

— Ты погоди, Лушенька. Погоди… — погрозила пальцем Степанида. — По речам сужу, что страсти у вас были горячие, так? Раз набедокурил с тобою боярин, то пущай и вывозит положение с любушкой.

— Чего он там вывезет?

— Милосельские наши — богатейшие помещики. А коли ворон твой Государем станет — совсем озолотятся они.

Лукерья подняла мокрые глаза к небесам. Над полем парил чёрный вран. Крестьянка затосковала сердцем. Каркун — чёрный телом, и боярин Никита — завсегда в