...Лениво, как во сне, поднимались вверх огненные взрывы, парил, как бабочка, конь, в галопе отрывая от земли все четыре копыта...
Вот она, ошибка мальчишечки-витязя: он опоздал, зацепленная шнуром конская нога уже пошла на землю, и только тогда он подсек. Лошадь не кувырнулась, она споткнулась и, ударившись лбом о твердый грунт, сломала шею.
...Дважды в предсмертной агонии нелепо сводила все четыре своих ноги лошадь, вставал, как бы не торопясь вырастая, мальчишечка...
И тут камера сбилась. Видимо, комбинатор, отрываясь от окулярной дырки, сдвинул ее, и она ушла от мертвого коня и растерянно-испуганного мальчишечки. В кадре оказались край поля и жидкий подлесок, сквозь который довольно явственно просматривалось темно-серое тело легкового автомобиля.
А к автомобилю, спинами к нему, зрителю, плыли сквозь кусты двое: богатырь в кожаной черной свободной, какая положена процветающему деляге, куртке и лох-интеллигент в светлом, тоже недешевом костюмчике тропикал. Лох рукой погладил себя по голове, женственно поправляя прическу, и что-то знакомое Виктору было в этом движении. Двое не дошли до автомобиля: съемка прекратилась.
Серый автомобиль — "Ауди" цвета мокрого асфальта? Нет, этот автомобиль — светлее. Богатырь в кожанке — председатель Удоев? Нет, председатель повыше. Лох, лох! Где он видел этого лоха?
В монтажной, сев за второй стол со старомодным ручным прокручиванием, догнал пленку до кадра, где двое были видны наиболее ярко. Остановил кадр и долго изучал картинку через лупу. Ни черта. В статике даже лох перестал казаться знакомым.
Благодарно поцеловав Клавочку в затылок, Виктор направился в группу, где заместитель директора по документации в одиночестве копалась в бумажках.
— Танечка, разрешишь договор с трюкачами посмотреть? — спросил Виктор.
— Трудовое соглашение, — поправила Танечка. — Да бога ради!
Договор был один на всех, и подписывал его только руководитель. Занимательно все получалось: представлял конную контору гражданин, который в ней не работал. Видимо, был с липовой бумажонкой Семен Афанасьевич под соответствующей органам, в которых он трудился много лет, фамилией Голубев. А где же домашний адресок? Туточки, туточки... Несвижский переулок... Ага, это от сада Мандельштама к улице Толстого. Башенки такие милые для начальства. В порядке был полковник Голубев, раз такую квартиру получил. Квартиру номер двадцать семь. Виктор переписал адресок на бумажку, закрыл папку и поблагодарил Танечку:
— По гроб жизни обязан, золотце мое!
Ехать было недалеко: по Бережковской набережной через Бородинский мост на Садовое, с Садового на Комсомольский, у Николы в Хамовниках направо и сразу налево. Вуаля, Несвижский.
Ухоженные липы росли у милой башенки. И обработанные клумбы цвели и пахли. Добросовестно здесь трудились дворники. В вестибюле, заросшем буйным, почти тропическим вьюнком, он строго сказал привратнице:
— К Голубевым.
В лифте, чистом и без неприличных надписей на стенках, поднялся на шестой этаж. Спокойное освещение площадки, непотревоженная ничем и никем теплая окраска стен, элегантно обитые двери с опрятным ковриком перед каждой. Комфортно, комфортно жить в таком доме. Хоть полковником госбезопасности становись. Виктор ткнул палец в пупку звонка.
Дверь открыла моложавая дама.
— Здравствуйте, — сказал Виктор. — Я бы хотел повидать Семена Афанасьевича.
Дама ненавязчиво осмотрела его, удовлетворилась, видимо, осмотром, раз пригласила:
— Проходите, прошу вас.
В этом доме не боялись, что нежданно-негаданно могут явиться квартирные воры. Виктор с дамой миновали прихожую и оказались в уютном холле. Дама плавным движением руки указала на кресло и опять попросила:
— Прошу вас, садитесь.
Большую аристократку изображала из себя офицерша. Виктор тяжело плюхнулся в кресло, потер ладонями портки на коленях и сяво заканючил:
— Мне бы Семена Афанасьевича...
Аристократки во все века снисходительно относились к маленьким бестактностям непосвященных. Дама тихо улыбнулась, уселась в кресло напротив и поведала:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— А Семен Афанасьевич в командировке.
— Как в командировке? — шибко удивился Виктор. — Он только на днях из нее вернулся.
— И уже в другой, — мягко посочувствовала ему дама.
— И где? — Виктор сказал это так, чтобы нельзя было понять, союз "и" он произнес или плебейское "игде".
— Уже много-много лет Сергей Афанасьевич не докладывает мне о целях и пунктах назначения своих поездок, — намекая на важность и сугубую секретность этих поездок, печально и с тайной гордостью сообщила она.
— Как же так? Жена вы ему или не жена?
— Жена, жена, молодой человек. Простите, а не могу ли я узнать, кто вы такой?
— Ассистент режиссера по реквизиту, — неожиданно для самого себя соврал Виктор.
— О, как интересно! Кинематографист! И чем вы занимаетесь?
— Реквизитом, — коротко объяснил он. Дама поняла, что надо переходить к делу:
— Сожалею, что так получилось. А я ничем не могу вам помочь?
— Разве только подпись вашего мужа подделаете. Он должен тут одну бумажку подписать. По прошедшей командировке.
— А что за бумажка, если не секрет?
— Седла, пришедшие в негодность, списываем, — заврался, совсем заврался сценарист.
— Нет, не подпишу! — засмеялась дама. — Тюрьмы боюсь.
— Простите за беспокойство. — Виктор нарочито неловко вылез из кресла.
— Дело есть дело. И не стоит извиняться.
Дама проводила его до лифта и не ушла, пока не захлопнулись дверцы.
Усаживаясь в "семерку", Виктор случайно поднял глаза. Из лоджии на шестом этаже дама наблюдала за тем, как занюханный ассистент влез в собственный автомобиль.
Непростой и предусмотрительно обученной оказалась дамочка. Теребила, как на допросе. И врал — теперь ясно — зря. Обо всем этом подумать следовало, на тахте валяясь. Через улицу Толстого на Зубовскую, по Кропоткинской к бульварам (Садовое среди дня Виктор не любил) и по Цветному, по Самотечному к себе домой.
Вот-те на. Шалунья Лариса и не думала уходить. Валялась там, где он мечтал поваляться — на тахте, и, рубая бутерброд с сыром, читала книжку.
— Могу ли я знать, надолго ли вы, мадемуазель, обосновались здесь? без энтузиазма спросил он.
— Я к вам пришла навеки поселиться. И книгу спасла любимую притом, голосом изображая Васисуалия Лоханкина, актриса Лариса показала ему книжку, которую читала, хорошо знакомую книжку в пестрой обложке. — Ты замечательно пишешь, Витя, с утра читаю — оторваться не могу.
При повальной интеллектуальной недоразвитости актерское племя собачьим нюхом чуяло чужую слабинку. Виктор подобрел, для приличия ласково отверг комплимент:
— Будя трепаться-то!
— Нет, правда, правда, Витя. Знаешь что, ты сценарий напиши, чтобы я в главной боли была. И режиссерам скажи, что никому его не отдашь, если меня не утвердят.
— Напишу, напишу, — уверил он и присел на край тахты. — А ты обед приготовь, потому что кушать очень хочется.
— А из чего? — поинтересовалась Лариса, не думая вставать.
— Курица в холодильнике из вчерашнего заказа, — уже слегка раздраженно сказал Виктор. — Вымой, выпотроши, посоли, и в духовку. Сможешь?
— Ты совсем за безрукую меня держишь. — Лариса вздохнула, сползла с тахты, запахнула Викторов махровый халат, в котором была, и отправилась на кухню.
Лариса шуровала на кухне, а Виктор воплотил свою мечту в реальность: валялся на тахте. Правда, не думалось ни хрена. Просто лежал, рассматривал обои, привычно находя в линиях их рисунка человечьи лица, звериные морды, тропические леса...
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Разбудила его Лариса криком:
— Кушать подано!
Зря он на нее окрысился: и стол сервирован как надо, и курица вполне получилась. Выпили слегка, поели, позанимались любовью.
Наступил вечер, и они уселись смотреть телевизор. Сначала показывали про перестройку, потом стали крутить фильм. Игрового кино Виктор выдержать не мог.