Леночка продолжила свой бег, а худрук вяло запротестовал:
— Ну зачем бутылку-то?
— Выпьешь, — успокоил Виктор, знал его вечернюю норму.
Обслуживание постоянного и руководящего клиента было молниеносным. Леночка водрузила посредине стола бутылку коньяка, открыла "пепси" и нарзан, красиво расставила закуски и сказала:
— Приятного аппетита.
Худрук налил себе одному первую, смакуя, выпил, пожевал хорошей рыбки, ловко орудуя ножом и вилкой, отведал натуральных огурцов-помидоров, хрупая поджаренной формочкой, сожрал канапе с печеночным паштетом и, налив вторую (и не выпив), требовательно и громко приказал:
— Рассказывай, что там у вас на съемках, в этом вонючем Серпухове произошло.
На рык худрука многие оборачивались.
— Не в Серпухове, — поправил его Виктор.
— Неважно, — перебил худрук. — Рассказывай.
Неизвестно откуда объявились две полузнакомые гражданки, молодые еще и нахальные.
— Ой, как интересно! — сказала одна из них. — Можно и нам послушать?
— Я этого Сергея знала, — сообщила другая. — Можно и нам послушать?
Артистки, что с них взять. Худрук налил и им.
— Ну, Виктор, Виктор же... — страстно требовала рассказа первая.
Слаб человек, нестоек мужчина. Вдохновленный обещающими женскими взглядами Виктор зашелся соловьем. Повышая и понижая в нужных местах голос, описывал пейзажи, резкими штрихами рисовал ситуацию, подробно и в лицах воспроизводил диалоги. И про неудачную подсечку, и про смерть лошади, и про черный запой Сергея, и про выезд на съемку, и про трусливого героя, и про страшный крик, и про желтое пятно на зеленой поверхности болота, и про каскетку режиссера. Только про установку фанерного памятника не рассказал. Не хотел.
Помолчали для приличия. Но худрук терпел недолго: не мог он допустить, что кто-то позволил себе держать площадку столь длительное время.
— А вот у меня на съемках в восемьдесят третьем году... — начал он.
И пошли кинематографические байки, запас которых неиссякаем. Заказали вторую бутылочку. Ля, ля, тополя, — и не заметили, как стало полдвенадцатого. Одну из слушательниц, которая посимпатичнее, Виктор прихватил с собой.
На кухоньке устроили дополнительный ужин, в основном, для того, чтобы изнемогший от алкогольного воздержания Виктор смог приложиться к запотевшей в холодильнике бутылочке. Основательно приложиться.
Потом легли в койку.
Среди ночи он проснулся попить водички. Сел, резко спустил ноги с тахты. Сильно расшатанная эта мебель довольно громко заскрипела. Слушательница зашевелилась под простыней, собралась в клубочек, в полусне закапризничала:
— Замерзла что-то, Витя. Накрой меня.
Вспомнил: Ларисой зовут. В ящике нашел верблюжье одеяло, накрыл им поверх простыни Ларису, вскользь поцеловал в щеку, сказал, стараясь, чтобы ласково:
— Спи, Лара.
Она притихла, а он пошел на кухню. Открыл холодильник, достал бутылку "пепси", долго и трудно пил из горла круто газированное пойло. Напился и глянул в окно. Вниз, на землю. За окном — внизу и вверху — отвратительная тусклая московская ночь. Просматривались в далекой глубине убогая улица и зеленая замысловатая крыша дома-музея Васнецова.
Дрожь пробила Виктора. В ста верстах от дома-музея Васнецова в тухлой жиже на неизведанной глубине лежал Серега.
— Клавочка, лапочка, ну, покажи! — молил Виктор монтажера. Лапочка Клавочка, неотрывно глядя в живое окошко на монтажном столе, отвечала раздраженно:
— Виктор Ильич, мне еще пять коробок разбирать, чтобы отобранные дубли вырезать и подложить, а в четыре электричка. У них там зал на семь заказан.
— Клавочка, я тебя в щечку поцелую.
Прошедшая за многие годы работы на киностудии огонь, воду и университеты фантастических и непредсказуемых киношных приключений, Клавочка вдруг застеснялась и только в последний момент нашлась:
— Вот уж подарок так подарок! — обернулась, улыбнулась, предложила. Если хотите, можете взять эту коробку и сами посмотреть.
— Хочу, хочу, — тотчас же согласился Виктор.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Тогда пойдемте. Я с девочками договорюсь, и вас в зал на десять минут пустят.
Договорились. Виктор сидел в полутемном прокуренном зале и ждал звонка. Позвонили.
— Начинайте, — сказал он в телефонную трубку.
От уха поручика камера глядела на пожилого господина в светлом костюме и сером котелке, стоявшего у дверей дома и слушавшего поручика.
— Простите, — говорил поручик за кадром. — Мне необходимо срочно сшить новую шинель. Порекомендовали обратиться к портному Алексееву. Вероятно, это вы Алексеев?
...Опять ухо поручика и текст: "Простите..." И опять ухо. Всего шесть раз. Отечественную пленку не жалели, паразиты, не кодак, чай.
...Теперь ухо портного Алексеева, а поручик уже лицом к камере говорил: "Простите..." На этот раз обошлись тремя дублями...
...Потом комиссар в полном обмундировании четырежды бухался в реку...
Не повезло: подсечка была в конце ролика. Ну, вот, наконец.
...Точно схваченный рамкой кадра от копыт коня до шишака буденовки, мчался почти былинный витязь...
Виктора всегда восхищало умение настоящего оператора держать кадр. Вот и сейчас: черт-те что, три движения — движение всадника, движение стрелы крана, с которого снимал оператор, вслед за всадником, движение камеры — скоординированы почти компьютерно, потому что на экране была эффектная и совершенная в своей композиционной законченности картинка. И, конечно, дьявольский профессионализм: камера была остановлена в тот момент, когда стало ясно, что лошадь не пошла на кульбит.
Вот и съемка со второй камеры. И сразу ясно, что снимал ассистент: и витязь уже не витязь, а так, понарошечку верхом, и конь не то что борзой, а просто выбракованная лошадь. Естественно, и понял ассистент, что надо выключать камеру только тогда, когда лошадь воткнулась головой в землю и на шатающихся ногах поднялся конюх-витязь.
Ничего интересного не увидел Виктор, отнес в монтажную коробку и сказал:
— Спасибо, Клавочка. — И вдруг вспомнил: — А комбинаторский рапид есть?
— У комбинаторов, где же ему быть. — Не любила Клава комбинаторов, что выразила интонацией.
В цехе комбинированных съемок шло секретное (у этих волшебников экрана все секретно) совещание, о чем предупреждала бумажка, пришпиленная к двери. Зная цену копеечным этим тайнам, Виктор без колебаний открыл дверь. Дамочка, как бы страж, сидевшая у двери, зашипела на него, но он не обратил на нее ни малейшего внимания, вошел в комнату и, сделав губы трубочкой, негромко свистнул. Высокое собрание обернулось на свист, и тогда он пальчиком поманил к себе комбинатора своей картины.
— Что ж вы так? — сделал выговор комбинатор Виктору, после того, как они оказались за дверью.
— Так надо, — успокоил его Виктор. — Материал той съемки лаборатория вам выдала?
— Только что принесли. Я даже его еще не видел.
— Мне он нужен, шеф. На полчаса. Посмотрю и принесу обратно. Слово.
— Не имею права, — зафордыбачил комбинатор.
— С меня пол-литра, — вкрадчиво пообещал Виктор.
— Что с вами поделаешь, — про пол-литра комбинатор вроде бы не услышал, но почему-то вмиг перешел на дружеский тон: — Надо поискать этот ролик.
— Клавочка, еще раз зальчик на десять минут, а? — весело попросил монтажера Виктор.
— О, господи! — только и сказала Клава, выключая стол.
Для пробуждения в ней желания совершить необходимое ему действие, Виктор прихватил Клаву за мягкую талию и слегка приподнял со стула.
— А еще солидный человек, известный сценарист, — укорила она его и рассмеялась.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Будто бы в большой воде скакал маленький всадник. Рапид, съемка на шестьдесят кадриков в секунду вместо стандартной для адекватного воспроизводства движения в проекторе на двадцать четыре.
Снимали с партикабля, находившегося метрах в пятидесяти от основного места действия, и поэтому на экране были и поле, и кустарник опушки. Общий план.