— Виктор Ильич, вот как бывает! — ужасно обрадовался где-то вдалеке хороший чистый баритон. — А я вам хотел звонить. У меня к вам серьезный разговор.
— У меня, Олег, тоже.
— Серега, да? — догадался Олег.
— Да.
— Надо встретиться, обязательно надо встретиться! Я кое-какие концы обнаружил.
— И у меня кое-что имеется. Давай ко мне прямо сейчас, а?
— Не могу. У меня сегодня серьезное интервью до упора. А что, если завтра с утра в Сокольниках? Погуляем, свежим воздухом подышим и без помех поговорим.
— С утра — это как? — настороженно поинтересовался Виктор.
— Ну, часиков в одиннадцать, — назвал время Олег и рассмеялся. Знал, что известный сценарист рано вставать не любит. — Рановато, конечно, но...
— Договорились, Олег. В одиннадцать прямо у входа в парк...
Только приспособился попить чайку с привычными бутербродами, как звонок в дверь. Увидел через охранную дырку Анну Сергеевну и открыл.
— Тебе лежать надо, а ты шляешься, — осудила его Анна Сергеевна. — У меня, Витя, телевизор испортился, мастер только завтра будет, можно, я у тебя посмотрю?
Анна Сергеевна устроилась у телевизора, а Виктор, попив чайку и поев бутербродов, на тахте. Ишь ты, походил сегодня, и не только в кресле сидеть — лежать уже можно. Виктор, осторожно ворочаясь с боку на бок и со спины на живот, долго искал позу, чтобы меньше болело внутри. Приспособился, наконец, и, притомясь, блаженно, не по-ночному заснул.
Разбудила его Анна Сергеевна, которая собиралась уходить.
— Который час? — сипя со сна, спросил он.
— Полпервого. Во что ты ночь теперь спать будешь, — сказала Анна Сергеевна и ушла. Тело от неподвижного лежанья затекло, он с трудом поднялся. Во что теперь ночь спать? Отвратительная тишина с непонятными тихими звуками поселилась в его доме. Заныло сердце. Он покрутил башкой, энергично растер левую половину груди. Все равно, тревожно и тошнотно, как с похмелья.
Нашел выход. Отыскал на полке пластинку, включил сто лет невключаемый проигрыватель, и Армстронг с надсадным восторгом запел про то, какой замечательный парень Мекки-нож. Отпускало. Мекки-нож, Луи Армстронг, музыка, дыханье зрительного зала — все было из другой великолепной жизни, в которую очень хотелось попасть. Он закрыл глаза и стал фальшиво подпевать.
Обвально грянул входной звонок. Обвально что-то рухнуло от верха до низа живота. Виктор остановил проигрыватель, прислушался, ничего не услышал и, стараясь быть бесшумным, пошел к двери. Глянул в глазок. На площадке никого не было. Тогда он не выдержал, спросил скверным голосом:
— Кто там?
— Вставайте, граф, вас зовут из подземелья! — возвестило веселое сопрано, и в дырке обнаружилось смеющееся лицо Ларисы.
Он открыл. Она впорхнула, не останавливаясь, влетела в комнату, раскрутилась на одной ноге, и, увидев вошедшего следом Виктора, удивилась чрезвычайно:
— Где это ты так загорел?
— На Пицунде, — мрачно ответил он.
Но хваткий актерский глаз уже определил грим. Она провела пальцем по его щеке.
— А ничего синячок замазан, — отметила она. — Встречай гостью, Виктор.
— Не до любви мне сегодня, Лариса, — предупредил он.
— Да шут с ней, любовью. Чаем напоишь?
Попили чаю, Лариса постелила, улеглись. Но и любовью все-таки пришлось заняться. Сначала, правда, сильно болела поясница, но потом ничего, втянулся.
На асфальтовой поляне у входа в "Сокольники" сильно припекало: денек выдался жестоко солнечный — на небе ни облачка, ни дыма, только голубое пространство и дьявольские лучи от ослепляющего светила. Виктор, малость потоптавшись на солнцепеке, не выдержал, передвинулся поближе к кассам, под сетчатую тень мелколистных деревьев.
Выйдя из дома пораньше — за руль садиться пока не решался, он удачно словил левака, и поэтому оказался у "Сокольников" до срока. Часы на столбе показывали без десяти одиннадцать.
Делать было нечего, пришлось разглядывать уважаемую публику. Неспешные молоденькие парочки из учащихся — ну, это понятно, у них каникулы, одиночки из мужского пола, небритые, мрачные — знакомый контингент, похмельные, вон и карманы оттопыриваются, домохозяйки с тяжелыми сумками — этим-то что в парке делать? — редкие мамаши с колясками, в которых дети — поздновато, поздновато, сонные коровы, детям свежий утренний воздух нужен. И, в принципе, все. Дальше повторения с модификациями. Скучно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Олег появился без двух минут одиннадцать. Он, видимо шел от трамвайной остановки, потому что оказался на том берегу проезжей части заливчика, который образовала поворачивающая здесь дорога, идущая вдоль сокольнической ограды. Он посмотрел направо, посмотрел налево и двинулся через заливчик ко входу в "Сокольники". Он не видел Виктора, он торопился, он хотел поспеть на свидание тютелька в тютельку.
Желтая "Нива" возникла в заливчике, как снаряд, который в полете невидим. На немыслимой скорости "Нива" встретилась с Олегом посреди заливчика. Растопыренный Олег взлетел над радиатором, упал на него и, соскользнув, оказался под передними колесами резко тормознувшей "Нивы". Но мотор вновь взревел, и "Нива", торопливо переваливаясь, как на колдобинах, проехала по нему, распростертому на асфальте.
Виктор не услышал — почувствовал хруст костей, на мгновение прикрыл глаза и тотчас открыл их от безумного женского крика. "Нива" уносилась вдоль ограды, а на асфальте осталась лежать бесформенная куча тряпья. Сбегались редкие прохожие, и, как по команде, останавливались на порожке тротуара. А Виктор не мог сдвинуть себя с места. Он стоял в тени, опершись рукой о ствол дерева. Волнами подкатывала тошнота.
Прерывисто, воюще надвигался звук сирены. Виктор опять поднял глаза. Белый "рафик" с красными крестами тормозил рядом с мертвым телом. Не могла быть столь скоро "Скорая", не могла быть, но была: видимо, кто-то перехватил ее где-нибудь здесь поблизости. Выскочили двое в белых халатах, вытянули через задние дверцы носилки и, на несколько минут склонясь над кучей, задвинули груженные носилки внутрь своей коробочки, прикрыли воротца, быстро расселись по местам, и "Скорая", продолжая тревожно сигналить, тронулась в путь.
Небольшая толпа еще стояла, когда появилась поливальная машина. Она медленно приближалась, выбрасывая из себя сверкающий полукруг. Приблизилась, разогнала толпу (брызги вовсю летели на тротуар), промыла место, на котором все произошло и, неожиданно с жалким хлюпаньем иссякнув, развернулась и поехала восвояси.
Сколько это продолжалось? Минуту? Три? Пять? Виктор посмотрел на часы. Было четыре минуты двенадцатого. Что это было? Виктор глянул на то место. Ничего не было. Все, как было: ходили туда-сюда люди, катили туда-сюда автомобили, светило солнце, смеялись дети.
Его долго рвало чаем и бутербродами.
— Нажрутся с утра, как свиньи, и безобразничают, — отметила домохозяйка с сумкой.
— Раз, два, три, четыре, пять.
Вышел зайчик погулять.
Вдруг охотник выбегает
Прямо в зайчика стреляет,
— вдумчиво изложил детскую считалку Виктор и замолк, с бессмысленным интересом наблюдал за подвижным маринованным грибом, который он вилкой гонял по тарелке.
— Пиф-паф, ой, ой, ой!
Умирает зайчик мой.
— закончил за него считалку художник Миша и перешел на прозу. — Ну, ты гудишь по-черному, ну, я гужу по-черному. Надо только понять, что со временем все равно отгудимся, и все будет тип-топ.
Несмотря на синюшнюю красномордость, Мише до черного гудежа было еще далеко: естественно оживлен, неистерично жизнерадостен. По стадии середина светлого запоя. За это Виктор и презирал его.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— У Чехова эпиграф к одному рассказу есть: кому повем печаль мою? начал он сурово. — Кому повем печаль мою, Миша?
— Мне, — решительно предложил Миша, и добавил для убедительности. Поветь.
— Э-э-э! — махнул вилкой Виктор. — Давай лучше выпьем.