— Он! — крикнул Виктору убиравший за загородкой конское дерьмо служитель.
— Спасибо. — Виктор поднялся с субтильной, ажурно-белой скамейки и направился вслед за владельцем "Ауди".
Место секретарши у двери с солидной вывеской "Председатель правления", слава богу, пустовало, и Виктор без спроса вошел в кабинет.
Мэн, сложив руки на животе и бездумно глядя прямо перед собой, сидел в подвижном кресле за причудливым иностранным столом.
— Здравствуйте, — сказал Виктор и сразу взял быка за рога. — Меня зовут Кузьминский Виктор Ильич. — Я бы хотел поговорить с вами в связи с обстоятельствами гибели Сергея Воропаева, работавшего у вас.
— Здравствуйте, Виктор Ильич! — радостно поздоровался мэн и тоже представился: — А я — Эдвард Гурамович Удоев. — Подумал и добавил: Председатель правления кооператива "Аллюр". А вы кто такой?
— Я же сказал — Кузьминский Виктор Ильич, — раздражаясь, повторил Виктор.
— Дело какое делаете, Виктор Ильич?
— Я — литератор, Эдвард Гурамович. Сценарии для кино пишу, книжки там всякие...
— Хорошее дело, — одобрил Викторовы занятия Эдвард Гурамович. — Но, наверное, обстоятельствами гибели нашего Сергея милиция занимается?
— Милиции уже все ясно — несчастный случай. Но мне бы хотелось разобраться, отчего это все произошло, как это с ним произошло.
— Чтобы в книжку вставить? — догадался Удоев и заулыбался от своей догадки.
— Да нет. Уж больно грустная книжка получится, а я веселые пишу.
— Лихой был джигит, — соответствуя сентенции Виктора, погрустнел Эдвард. — И работал хорошо. Пил, правда, неумеренно.
— И долго он у вас работал? — спросил Виктор. Он по-прежнему стоял перед заграничным столом. Председатель наконец-то соизволил заметить это:
— Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, — понаблюдал, как садится Виктор, и, удовлетворясь наблюдением, сам встал, прошел к солидному шкафу, раскрыл его, недолго поискал на полках, извлек новенькую тонкую папочку, на которой блестящими черными буквами значилось: "Личное дело", вернулся к столу, на ходу полистав папочку, и, сев на свое место, ответил на вопрос: — Почти полгода. Со второго февраля.
Из низкого мягкого кресла, в которое погрузился Виктор, председатель Удоев виделся как бюст Героя на постаменте.
— В папочке не написано, есть ли у него какие-нибудь родственники?
Бюст с готовностью полистал папочку еще раз. На листочке автобиографии задержался.
— Нету у него никого. Сирота. Детдом, спорт, ПТУ. Потом армия, ВДВ, снова спорт, мастер по стрельбе, первый разряд по конному спорту. Да, судьба...
— И горевать некому, — сказал Виктор.
— Мы должны горевать. — Удоев назидательно поднял большущий указательный палец. — Человек погиб, человек!
— А мы ничего не знаем об этом человеке. Ничегошеньки. Скажите, а я могу повидать этого вашего отставного полковника и конюха? Они вроде вчера вернулись?
— Вернулись! Вчера! — радостно подтвердил Удоев. — Только повидать их никак не получится, дорогой!
— Как так? Ведь они у вас работают.
— Не работают! Не работают! — еще радостней объявил председатель.
— Как так? — тупо повторил Виктор.
— Конюх, мальчик этот, — впервые Удоев обнаружил свой акцент — в слове "мальчик" мягкий знак отсутствовал, — вчера прямо и уволился, напугался, значит, сильно. А полковник и не работал у нас никогда.
— Он же в съемочной группе как начальник трюкотряда числился.
— Правильно. Я его начальником послал. За Сережей присмотр обязательно нужен был. Сижу я, думаю — кого послать. И вдруг солидный человек приходит, на работу просится. Я его документы посмотрел, увидел, в каких он органах работал, обрадовался, и без всякого оформления направил на съемки. Как бы испытательный срок ему дал. А вчера он, когда вернулся, говорит: "Такая работа не по мне. Нервная очень". И ушел.
— Совсем?
— Совсем, совсем. Пожал мне руку и ушел.
— Был Серега и нет Сереги. Растворился в воздухе, — сказал Виктор.
— Да, жалко мне спортсменов. Пропадают ребята. — Удоеву понравилось словечко "совсем". Им и завершил сентенцию: — Совсем пропадают.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Но, судя по вашему виду, вы — тоже спортсмен.
— Спортсмен, — с гордостью подтвердил Удоев. — В свое время союз выигрывал по вольной борьбе.
— А не пропали?
— Потому что я умный, Виктор Ильич, — объяснил свое везенье Удоев. Виктор выкарабкался из кресла, встал. Встал и Эдвард Гурамович.
— Значит, ничем мне помочь не можете...
— Не могу, дорогой, не могу. Пойдемте, я вас провожу.
— На площадке прокатиться не желаете, Виктор Ильич?
— А что? — завелся ни с того, ни с сего Виктор. — Прокачусь, пожалуй!
— Гришка! — крикнул служителю Удоев. — Подай Орлика!
Где вы, те два месяца в Тургайской степи, где ты, школа великого наездника Петьки Трофимова, где свист ветра и ропот конских копыт под тобой?
Виктор, чуть коснувшись холки, взлетел на коня. Нашел стремена, разобрал поводья и вдруг, жестоко вздернув лошадь, залепил классическую свечку.
Развернувшись на двух задних, опустил передние, с места взял укороченным галопом. Мелькали терракотовые стволы сосен, стриженный кустарник, испуганные жирные амазонки. Хорошо. В конце аллеи, разбрасывая землю комьями, развернулся и помчался назад. Лихо осадил, эффектно соскочил, протянул поводья Удоеву и сказал:
— Спасибо. Сколько я должен кооперативу?
— Какой джигит! Какой джигит! — в восхищении мастерством наездника кавказский человек просто не мог услышать о каких-то деньгах. — Виктор Ильич, давайте к нам инструктором! На любых условиях!
— У меня свое занятие, Эдвард Гурамович.
— Какое занятие? Скрючившись за письменным столом в прокуренной комнате? Фу! А у меня свежий воздух, вольные кони, симпатичные дамочки кругом.
— Заманчиво, но... — Виктор развел руками. — Так сколько я должен за прокат коня?
— Обижаете, Виктор Ильич, ох, как обижаете!
Пижон несчастный. Закидываясь в седло, потянул правую ногу. В паху заунывно болело. И ломался-то перед кем? Виктор миновал матово сияющий "Ауди" и влез в свою трухлявую "семерку".
Парижско-кооперативный оазис находился на задворках парка культуры и отдыха. Попетляв по боковым автомобильным дорожкам, Виктор через служебные ворота с недовольным жизнью вахтером выбрался к Ленинскому проспекту и покатил к столбу с растопыренными в растерянности руками — памятнику Гагарину.
Теперь киностудия, там понюхать, что и как. Свернул было на Воробьевское шоссе. И тут же взял налево: под мост, к светофорам по малой дорожке и вновь на Ленинский. В обратном направлении.
А что киностудия, что киностудия? Целовать еще один пробой? Своих дел невпроворот. Про себя составил планчик: издательство, автомобильный мастер, заказ получить — сегодня день писательских пайков, в гильдию заглянуть и сразу после гильдии в ресторан Дома кино — в кои-то веки поужинать по-человечески.
В цветочном магазине у Октябрьской площади: за чудовищную сумму по-европейски упакованную орхидею для редакторши будущей книги, поскромнее и подешевле — разноцветные гвоздики — для деловых дамочек из гильдии. И немедленно приступил к выполнению плана.
Выполнив план, Виктор в семь часов вечера уселся за столик у стены в ресторане Дома кино. Заказал, принесли, приступил было, но уже шел к нему, приветственно помахивая ручкой, известный режиссер, активный общественный деятель, художественный руководитель студии, в которой снимался фильм по сценарию Виктора, и он же приятель с молодых веселых годков.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Я за рулем, — предупредил подошедшего Виктор. — А тебе заказать?
— Коньячка самую малость, — поморщившись, решил худрук и устало сел в кресло.
Виктор ухватил за передник пробегавшую мимо официантку.
— Леночка, бутылку коньяка, закуску повтори, а о горячем он подумает.