— Здравствуйте, Лев Давидович, — сказал он. — Я Рутенберг. Рад видеть Вас в Нью-Йорке.
— Позвольте, это ведь Вы организовывали демонстрацию в Петербурге в январе 1905 года, а потом устроили казнь Гапона?
— Это сделал Гапон со своими людьми, но я ему помогал, — подтвердил Пинхас. — Потом ещё формировал рабочие дружины и обеспечивал их оружием. По поводу вооружённого восстания в Петербурге я несколько раз присутствовал в Совете на совещаниях.
— Теперь я Вас вспомнил, — обрадовался Троцкий. — А ведь прошло больше десяти лет. Столько событий, такое множество людей и лиц. Память, Пётр Моисеевич, удивительная штука. Каким ветром Вас сюда занесло?
— Полтора года назад приплыл сюда поднимать евреев на борьбу за освобождение Палестины и создание еврейского государства.
— То есть, ты перестал быть революционером и стал сионистом. Однажды я в качестве корреспондента «Искры» присутствовал на Шестом Сионистском конгрессе в Базеле, и мне даже удалось поговорить с Герцлем. У меня тогда сложилось впечатление, что сионизм находится в состоянии полного разложения. Множество фракций, никакого единства и согласия.
— В социалистическом движении тоже нет единства, Лев Давидович. А главное, я уже много лет, как осознал своё еврейство и понял, что пора, наконец, решать еврейский вопрос. Нас, евреев, может объединить только наша общая судьба.
— Я уже давно не ощущаю себя евреем, Пётр Моисеевич. С того времени, как стал революционером. Когда мои товарищи устроили мне побег из Сибири и достали подлинный паспортный бланк, я в нём написал не Бронштейн, а Троцкий. Он был старшим надзирателем в одесской тюрьме.
— Таким космополитом раньше был и я. Но в эмиграции у меня было достаточно времени, чтобы увидеть мир и осознать, что многие мои товарищи по партии — антисемиты и в юдофобии причина того, что многие достойные евреи скрывают своё происхождение. Я прошёл средневековый обряд возвращения к иудаизму, получил тридцать девять ударов хлыстом и горжусь тем, что еврей. Даже написал брошюру о своём перерождении.
— А как же тогда с переустройством всего мира? — спросил Троцкий. — В этом ведь и заключается цель социал-демократии.
— Пока революционеры бьются за своё, наш народ терпит гонения и страдания, — упрекнул его Пинхас. — Вы известный журналист и прекрасный оратор. Вы хотели бы выступить на конференции, которую мы организуем?
— Речь идёт об Американском еврейском конгрессе?
— Да. Почему бы и нет? Ведь Вы еврей.
— Я категорически против национализма, Пётр Моисеевич. Для меня не существует никаких национальностей и рас. Это инструмент империалистов, с помощью которого они разделяют и властвуют. Социал-демократы Западной Европы попались на эту удочку и поддержали правительства своих стран, вступивших в войну.
— Вот я слышал Вашу пламенную речь, в которой призываете Америку не вступать в войну. Вы с самого начала были против неё. Чего Вы хотите?
— Прекратить войну, повернуть народы против своих правителей и совершить социалистическую революцию.
— Я слышал, Вы разделяете идею Парвуса о перманентной революции? — спросил Рутенберг.
— Это единственно правильный подход, Пётр Моисеевич. Революция не одноразовое предприятие, она представляет собой непрерывный процесс, охватывающий, как пожар, одну страну за другой. А чтобы она произошла, необходимо остановить войну и объединить социалистическое движение всех стран. Я всегда стремился добиться этого.
— Я читал о Вашем Августовском блоке, Лев Давидович.
— Совершенно верно. Я попытался объединить все враждующие фракции и направления, прежде всего большевиков и меньшевиков, Российской социал-демократической партии.
И всё развалилось. А недавно я написал брошюру «Война и интернационал», где призвал к созданию «Соединённых Штатов Европы», как в восемнадцатом веке это сделали в Америке.
— В Соединённых Штатах, как и в Европе, между еврейскими организациями нет единства, — с сожалением произнёс Рутенберг. — Как в басне Крылова «Лебедь, рак и щука». Очень жаль, что мне не удалось убедить Вас стать моим соратником. Я надеялся, что такой знаменитый человек, как Вы, поможет сдвинуть телегу с места.
Они шли по четвёртой авеню, освещённой редкими фонарями и тусклым светом из окон.
Два революционера, один из которых, не желая смириться с поражением русской революции, продолжал свою борьбу, а другой, преданный руководством партии и
оболганный царской прессой, вернулся к своему народу. Им было о чём поговорить.
Февральская революция
1
Мартовский день 1917 года, когда известие о революции достигло берегов Америки, полностью изменил его жизнь. Статьи в газетах сообщили о революции в России. Рутенберг восторженно сказал об этом Рахели. Случилось событие, ради которого он жертвовал собой много лет назад. Свержение самодержавия и установление демократической республики были для него во время Первой русской революции смыслом и целью его борьбы за освобождение русского народа. Теперь, после его нравственного и духовного возрождения, они виделись ему в другом свете. Февральская революция освободила русское еврейство, к которому принадлежали он, его семья, его друзья, миллионы живущих в черте оседлости соплеменников. Поэтому, думал он, необходимо пересмотреть и расширить взгляд на сионизм и рассматривать его в глобальном масштабе. Решение еврейского вопроса может быть достигнуто не только и не столько созданием государства на исторической родине в Палестине, сколько преобразованием всего мира на основах справедливости. Это для него и было высшим проявлением сионизма, отличавшегося от общепринятой нормы. Теперь уже и создание Еврейского конгресса, как прежде и идея Еврейского легиона, в его сознании сменилось другим гораздо более значительным действом, в результате которого евреи России получали равенство и свободу.
Друзья сразу заметили, как к нему вернулись