все-то восемьдесят, это-то наверняка…».
Мысль выложить из камней их инициалы показалась Мозесу настолько удачной, что он едва дождался конца завтрака, чтобы немедленно броситься во двор. Ему понадобилось три дня, чтобы собрать мало-мальски приличную кучку камней примерно одинакового размера. В тот момент, когда он прикидывал, куда следует положить первый камень, за его спиной раздался знакомый трескучий голос.
– Чем это вы тут занимаетесь, Мозес? – спросил д-р Фрум, останавливаясь у него за спиной. Вблизи он выглядел просто ужасно. Настоящий бандит с большой дороги. Усыпанное веснушками и родинкам морщинистое лицо. Рыжая с проседью борода торчала в разные стороны, как веник. Из-под белой шапочки свешивались нечесаные огненные патлы. В голубых глазах горел беспокойный прозрачный огонь, от которого было трудно ожидать что-нибудь хорошее.
– Камни, – сказал Мозес, показывая на горку камней, лежащую на газоне. – Они будут удерживать влагу. Заодно, – добавил он негромко.
– Вот эти? – спросил д-р Фрум, мрачно взирая на камни. – Очень сомневаюсь. … Очень сомневаюсь, Мозес, – повторил он, глядя на Мозеса, словно тот только что залез к нему в карман. – Скажите-ка, Мозес, вы верите в Бога?
– Сэр?
– В Бога, Мозес.
– Конечно, сэр, – ответил Мозес почти оскорбленно.
– Я так и думал, – сказал доктор с почти оскорбительной в свою очередь снисходительностью. – В таком случае, вас, наверное, не затруднит освободить от мусора эти урны и вынести, наконец, мусор. Мне кажется, это входит в ваши обязанности, – добавил он, поворачиваясь, чтобы уйти.
Глядя ему вслед, трудно было сомневаться в том, что никакая Анна Болейн никогда не называла его «любимый мой».
Неделю спустя, тайком пробравшись по запасной лестнице на пятый этаж, Мозес увидел, наконец, сверху выложенные внизу на газоне буквы «А» и «М» – словно огромная бабочка распахнула два крыла перед тем, как взлететь. «М», правда, было немного кривовато, зато «А» выглядело хоть куда.
«Дорогой Мозес, – писала Анна Болейн – я перечитала твое письмо тысячу раз, до тех пор, пока не пришло время идти на процедуры. К сожалению, сегодня я оказалась в душе вместе с Жако, которая забрызгала мою кофточку и халат, так что мне пришлось пожаловаться сестре, но та сказала только, чтобы я не больно обращала внимания, видишь теперь, как я несчастна, Мозес? Если бы ты только был рядом!»
«Дорогая Анна, – писал Мозес, нежно касаясь лежащего перед ним листка бумаги, которому было суждено вскоре оказаться в руках Анны Болейн, что заранее делало этот листок почти священным, словно он уже коснулся ее рук, – дорогая Анна, – писал он, стараясь представить себе, какой будет их первая встреча, – уж, наверное, что-то из ряда вон выходящее, нечто такое, ради чего стоило жить. От этой мысли даже дух захватывало, и хотелось поскорее поделиться своими соображениями с Анной, – ничего не упуская, пункт за пунктом, начиная с первого поцелуя, вслед за которым шел второй поцелуй, а там поспевал и третий, потом четвертый, пятый и шестой, чтобы затем плавно перерасти в некое продолжение темы, словом в некоторое буйство, которое уже плохо подчинялось словам…
«Если ты немедленно не перестанешь писать мне такие вещи, Мозес, – писала в ответ Анна Болейн, – то я очень расстроюсь, потому что, во-первых, это очень стыдно, а, во-вторых, после твоего письма я не спала всю ночь, тем более что этой паршивке Жако пришло в голову рассказать со всеми подробностями историю своего аморального падения, для чего она специально встала возле моей кровати, где кричала и непристойно жестикулировала до тех пор, пока у меня не случилось даже что-то вроде припадка…»
«Дорогая Анна, – писал Мозес, стараясь чтобы его слова выглядели убедительно, – ты, наверное, не знаешь, что наша Вселенная состоит из огромного количества галактик, в каждой из которых находятся миллиарды и миллиарды звезд, причем даже от ближайшей к нам звезды свет идет больше четырех лет. Когда я узнал про это, мне стало смешно…»
«Ты такой умный, Мозес, что мне даже делается страшно».
Однажды он наткнулся за мостом на целые заросли неприметных, маленьких и белесых, цветов, название которых он не знал. Он сбегал к себе за ножницами и скоро настриг их столько, что получился вполне приличный букет, который было не стыдно принести под окна Анны Болейн и положить его на нагретый камень солнечных часов, где он был виден отовсюду.
«Мозес, любимый, – писала Анна Болейн, – все утро сегодня я смотрела на твой букет, который ты оставил для меня под окном. Если хочешь знать, то моя любовь к тебе похожа на этот букет, потому что она такая же большая и светлая, Мозес. Если бы не эта паршивка Жако, которая отравляет мне жизнь, как только может, то я бы могла считать себя самой счастливой на свете и думать, что нахожусь на небесах, стоит мне только посмотреть, как ты идешь по двору или смотришь на мое окно. Только представь себе – эта мерзавка сказала мне сегодня, что цветы ты нарвал только для нее, потому что ты и есть отец ее внебрачного ребенка. О, Мозес! Ведь этого, конечно, не может быть, любимый мой, потому что она говорила сначала, что отец ее ребенка какой-то турецкий шейх, а потом, что это черный охранник из американского посольства, а в последний раз она сказала, что его отец – Бельмондо. Но если все-таки отец этого ребенка ты, Мозес, то напиши мне об этом всю правду, не скрывая ничего, чтобы я могла понять и простить тебя, хотя мне совершенно непонятно, что ты нашел в этой ужасной Жако, которая следит теперь за каждым моим шагом».
Это письмо было последнее.
Спустя три недели, Мозес робко постучал в кабинет доктора Аппеля.
– Не могли бы вы мне помочь, доктор, – сказал он, глядя в сторону и чувствуя, как сердце бьется у него где-то в горле.
– Что такое? – спросил доктор Аппель. – Да, проходи же, не стой в дверях, Мозес.
Сделав шаг, Мозес очутился в кабинете.
– Что-то ты мне не нравишься, Мозес. Ну, выкладывай, что там у тебя.
– Анна Болейн, сэр. Из женского отделения, – сказал, наконец, Мозес, словно прыгнув с разбега в ледяную воду, – Я бы хотел узнать о ее здоровье.
– Анна Болейн? – доктор внимательно посмотрел на Мозеса. – Анна Болейн? Ты уверен, дорогой мой?
– Из женского отделения, – повторил Мозес.
– Из женского, – сказал доктор Аппель. – Что же, тогда, что же, – очень может быть. Но тебе-то это откуда известно?
– Мы переписывались, – чуть помедлив, сказал Мозес, чувствуя, что краснеет.
– Вот как? Ты мне никогда об этом не рассказывал.
– Не представилось подходящего случая, сэр, – Мозес испытывал адские муки.
– Понятно, – доктор продолжал внимательно изучать Мозеса. – Просто не представилось подходящего случая, – повторил он негромко. – А теперь, значит, представилось, верно?.. Ты ведь знаешь, Мозес, как у меня мало свободного времени.
– Да, сэр, –