Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

в дни поста она светится, в щелях между камнями купола проступает черное ароматное масло и в ночи раздается музыка.

— Ты ее слышал, Падачари? — спросил старик Таджика Джьотиш.

Махакайя ничего не ответил, а уже поздно вечером на Агара Таракая признался:

— Мне кажется, я ее видел, Таджика Джьотиш. Но не знаю, как это описать. Как и ты не можешь рассказать, как зришь звук звезд.

И они молчали, глядя на проступающие светозарные пупырышки неба. Все небо и было заполнено черным ароматным маслом, а звезды, загоравшиеся все ярче, складывались в созвездия, в прихотливые щели, сквозь которые и сочилось сияние иного.

— Как много книг я везу на родину, — тихо проговорил Махакайя, — как много всего я узнал и понял в Индиях, которые в моем бесконечном рассказе уже совсем рядом. И все ждут, когда же я туда вступлю… Но мне уже хочется остановиться и прервать мой рассказ.

— Почему, Падачари? — спросил старик.

Махакайя вздохнул, посмотрел на старика, над лысой головой которого тоже зажигались звезды.

— Потому что весь путь мой в этом рассказе представляется чем-то большим, каким-то свершением. А на самом деле это не так.

— А как?

— На самом деле, почтенный Таджика Джьотиш, я не сумел обрести главного. Овладеть словом, чтобы сказать, каким ароматом сочится музыка ступы возле монастыря Рахулы. И музыка ступы в стране Нагара, которой достаточно коснуться пальцем, как она покачнется и зазвучит. Но и не только этих звучащих ступ. Она была всюду — над великими реками Гангой и Индом, над морями восточного побережья Индий, над лесами и Оленьей Пустынью, где читал проповедь Татхагата, над городами, пестрыми и многоликими, над монастырями, где проходили диспуты, над шествиями монахов и мирян с цветами и слонами, тоже украшенными цветами и накидками, у горы Сило за городом Мэнхэли, где протекает река в цветах и диковинных плодах по берегам и лежат огромные квадратные камни, будто вытесанные чьей-то мощной рукой, и над ними тоже слышалась музыка, словно эти каменные квадраты ею и звучали. Музыка звезд и камней! Этого мне не понять. Как и время. Меня учил старец в Наланде дхьяне и многому другому. Я знаю наизусть десятки сутр. В диспутах мне удавалось одолевать изощренных брахманов, за что я снискал расположение царя Харши. Но однажды во время такого диспута я услышал простой напев — где-то поблизости пастушок наигрывал на флейте, и в этих звуках было все, что никто из этих мудрецов не смог постичь. Тоска и радость, Таджика Джьотиш. Глубокая печаль и великая надежда. И то, что снова не поддается моему языку: что ты зришь в звездах — звуки, и что видел я над каменными квадратами той реки в окрестностях горы Сило, — звуки камней. Это всегда ускользает. И ухватить это не могут ни мудрецы, ни учители, ни правители, ни монахи, — только, может, отшельники и дети. Такие, как ты, старик. Мудрость мира невыразима. Ее мог выстучать своим сандаловым посохом Джанги. Однажды ее мне напели синие птички возле дерева бодхи. И так звучит Круг ветра в основании мира. Круг ветра, который крепче алмаза.

— Да, — проскрипел старик Таджика Джьотиш, — так истинней…

И они погрузились в молчание, потому что больше нельзя было говорить.

Глава 51

И праздник в городе прошел. Огнепоклонники распевали свои песни, играли на трубах, ходили с цветами к реке, молились. Они молились воде, огню — в храмах и дома у очагов, вкушали свою чистую праздничную пищу. А правителя все не было. И уже ничего не мешало аргбеду Аспанаку казнить Адарака с Бандаром. И только заступничество Девгона останавливало его.

Вина-смарасья то выныривал из своего морока, то вновь в него погружался. Неожиданно явился сам Девгон в монастырь. Одет он был в длиннополый белый халат и такого же цвета шапку с отвернутыми наушниками и загнутым наподобие клюва верхом. И его борода тоже казалась каким-то одеянием ослепительно белого цвета. А глаза небесно сияли. Он попросил провести его к недужному. Перед паритраной его встретила собака, она встала и сперва заворчала, но, услышав что-то сказанное Девгоном, замахала хвостом. Он потрепал собаку по голове и шагнул внутрь. Там его встретил шраманера. Девгон воззрился на лежавшего под покрывалом человека с черной густой бородой, сросшимися бровями и плотно закрытыми глазами. Потом перевел взгляд на шраманеру и о чем-то его спросил. Стоявшему в дверях Махакайе не было слышно, да он и не понимал этого языка. Шраманера отвечал прерывисто, явно волнуясь. Девгон снова и снова задавал какие-то вопросы.

Наконец он вышел. К этому времени сюда подошел и старик Таджика Джьотиш, с трудом поднявшийся с постели. Последнее время он и сам занемог. Трудно дышал, закашливался. Это была сердечная одышка, как определил Осадхи-пати, прописавший ему какое-то снадобье. Старик его сперва пил, потом перестал. Глаза его запали, рот сильнее провалился, а нос стал длиннее. И голос скрипел уж совсем ржаво. Но в карих глазах то и дело посверкивали искорки. Девгон расспрашивал старика. Тот отвечал, почесывая серебристую небритую щеку шишкастыми пальцами и покашливая. Еще поговорив со стариком, Девгон удалился.

Махакайя посматривал ему вослед — как маячит фигура в белом на выходе из монастыря, и ожидал, что скажет Таджика Джьотиш. Но тот не спешил говорить. И тогда Махакайя не выдержал и спросил, что же поведал песнопевец? И почему так и не принес берестяную книгу Вина-смарасьи?

— Погоди, уважаемый Падачари, — проскрипел старик. — Мне надо кое-что выяснить тут. Приходи вечером на Агара Таракая…

И он зашел в паритрану.

А вечером старик не смог подняться на свою башню. Но к ней пришел. И уселся на землю, привалившись спиной к глиняной нагретой за день стене. Махакайя не садился. И неторопливо похаживал рядом, взглядывая на силуэты соседних холмов, над которыми уже дрожали серебром песчинки будущих звезд.

Вдруг старик затаил прерывистое громкое дыхание, всматриваясь в кустики верблюжьей колючки неподалеку.

— Глянь, Падачари, не Вангхапару ли к нам пожаловал?

Махакайя приблизился к кустикам, пригнулся, но ничего не увидел.

— Нет, — сказал он, возвращаясь. — Ты хотел обменять ежика на берестяную книгу?

Старик снова задышал тяжело и прерывисто.

— Как они почитают ежика, — промолвил он. — А такого созвездия не придумали. Я узнавал… Созвездие Ежика… Джахака[317]. Такого нету… Вот за созвездие можно было бы выкупить книгу.

Старик устремил глаза к небу. Махакайя тоже оглядывал темнеющие небеса.

— Падачари, — проскрипел старик, — разве у тебя мало было потерь на этом пути?

Махакайя обернулся к нему.

— И грядут новые, судьба Адарака с Бандаром на волоске… Что тебе этот неведомый человек? —