Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

хотел напиться, — прохрипел Готам Крсна.

— А не хочешь ли отведать раскаленного железа?! — прогремел аргбед.

Готам Крсна побледнел.

— Так говори же! Пока господин тебя слушает! — потребовал аргбед.

— Я… я… не могу…

— Господин, проявите милосердие! — подал голос Махакайя. — Об арабе я могу поведать все, что знаю.

Марзпан посмотрел на него и кивнул.

— Говори.

Махакайя рассказывал, а тощий Пуньятара переводил.

Родом Адарак из Сиратори, из Дамаска. И жил он там пока город не захватили войска халифа. Адарак служил в охране сына правителя. Спасаясь от преследования, сын правителя направился в Рум. Но дороги перекрыли воины халифа, и тогда они повернули в Персию. Там из-за возникших разногласий дороги Адарака с остальными разделились, и он ушел в Индию со своими людьми. Так и оказался на службе у раджи страны Синдху.

Аргбед усмехался, слушая перевод. А как Махакайя и переводчик закончили, сказал:

— Он просто наш защитник от змееголовых пожирателей зеленых ящериц, а не лазутчик. Почему мы должны ему верить, о мой господин?

Марзпан обернулся к Готаме Крсне.

— Если будешь правдив, то напьешься.

Пуньятара перевел Махакайе, тот — Готаме Крсне.

И Готам Крсна с трудом проговорил, что он Готам Крсна, служил великому Харше… Харшавардхану, и тот направил его с караваном книг этого уважаемого монаха, и это все. Марзпан слушал, поглаживая бороду в колечках. Выслушав, он сделал жест слуге.

— Дай ему воды.

Слуга принес в глиняной плошке воды из ниши. И Готам Крсна с жадностью ее выпил.

Адарак двинулся было к слуге с плошкой, но марзпан остановил его.

— Тебе тоже дадут воды, много. — Он помолчал. — Но позже. Мы тебе поверим, да, если ты… — если ты поклянешься, что слово твое верно и крепко. — И с этими словами он сжал в кулак пальцы, сверкающие перстнями.

Адарак выслушал перевод и сказал, что это так и есть.

— Хорошо, — отозвался марзпан. — Хорошо, араб. Правдивое слово для нас свято. Аша-Вахишта не раз выручала тех, чье слово бралось под подозрение. Молись ей, и, может быть, она поможет…

Аргбед что-то быстро проговорил марзпану. Тот выслушал, глядя на пленников; ответил. Аргбед на чем-то настаивал. И марзпан кивнул.

— Слушай же, араб. Ты свободен в своем выборе: погружение головы, пока бегун спешит за пущенной стрелой, питье горячего масла или принятие расплавленного железа на грудь. Таковы наши обычаи, обычаи народа, любящего Правдивое Слово.

В айване воцарилось молчание.

— Господин, — прервал его Махакайя, — дозвольте мне сказать.

Аргбед поднял ладонь, как бы загораживаясь от слов монаха. Но марзпан позволил:

— Говори, монах.

— Но вода священна для вас, масло дано благой коровой, и в раскаленном железе — огонь. А этот человек не вашей веры.

— Да, — согласился марзпан. — Но сейчас настали такие времена, что многое меняется. Когда арабы подступили к столице нашей империи Ктесифону и осадили крепость Бех-Ардашир на правом берегу Тигра, у защитников начался голод. И они ели кошек и собак. А собака почти равна человеку. И в святой «Авесте» о ней есть яшт. В нем поется, поется… — Марзпан щелкнул пальцами, взглянув на аргбеда.

И тот нехотя глухо проговорил:

— «Какое творение из этих творений Святого Духа, что суть творения Святого Духа, всю зарю до восхода солнца выходит тысячекратно убивать творения злого духа?»[322]

— Собака, благое творение, — отозвался на эти строки марзпан. — Что же будет с теми, кто причиняет вред благому творению?

И аргбед снова был вынужден пророкотать: «Его душа отлетит от будущей жизни, крича и воя громче, чем воет волк, бродящий в высокогорном лесу…»

— «Никакая другая душа не поддержит после смерти его душу в ином мире криком или воем, и две собаки, стерегущие Мост, не поддержат после смерти его душу криком и воем», — продолжил сам марзпан. — А здесь и сейчас такого нечестивца наказывают — как, мой аргбед Аспанак?

— «Восемьсот ударов пусть получит, восемьсот — приводящими к послушанию», — отозвался аргбед, мрачно вращая глазами.

— Да, ибо: «У собаки характер священника, у нее характер воина, у нее характер пастуха, у нее характер слуги, у нее характер ребенка…» Как же можно не только причинять ей увечья, но и убивать ее? И пожирать ее труп? — вопрошал, распаляясь марзпан.

И все молчали.

Марзпан брезгливо сморщился и провел по губам ладонью, а потом отряхнул руку, как бы сбрасывая нечистоту последних слов.

— Вот какие времена пришли, — сказал он, — вместе с арабами…

— …змееголовыми пожирателями зеленых ящериц, — подхватил аргбед. — Ты ими тоже питаешься?

Пуньятара все перевел Махакайе, а тот — Готаме Крсне, и уже из его уст все услышал араб.

Адарак молчал.

— Но все же, — сказал Чийус, — мы по-прежнему чтим воду, огонь и все благие творения Ахура Мазды. И потому вместо воды чан будет наполнен всеочищающей коровьей мочой, масло будет из семечек, а в раскаленном железе все же нет огня. И вот, араб, ты волен выбирать!

Пуньятара перевел сказанное. Махакайя перевел. И Готам Крсна.

Снова установилась тишина.

И наконец Адарак молвил:

— Железо.

— Выбор воина, — одобрил марзпан. — В назначенный день вас известят, — обратился он к Махакайе. — Идите. Да! И этого человека, похожего на обезьяну, можете забрать.

Готам Крсна едва удержался под грузом этих слов, когда толмач перевел их. Он зашатался, а потом взглянул на араба. Тот стоял прямо, не склоняя головы в рыжих грязных прядях.

Глава 53

Бодзик, салют! Что-то от тебя нету вестей. Все ли хорошо? Ты не простудился? В такую жару! Ну когда у нас жарковато, я налегаю на эскимо, одной порцией дело не ограничивается, сам знаешь, и — пожалуйста, ля-финита, пора заматывать горло бабушкиным оренбургским платком да есть мед пудами с горячим молоком, фу, ну и гадость же.

Но чего это я? Горло мое в порядке. Хотя и зной стоит над полями, и лесом за речкой, и над домом бабушки, и в самом дому. Да где тут взять мороженое? В сельмаг привозят все что угодно: селедку копченую, пиво, водку, разумеется, пряники, конфеты «раковая шейка», но только не мороженое. И знаешь почему? Холодильника нет. Поэтому и ничего мясного нет. И это вторая половина космического века и ускоренное приближение к коммунизму.

Ой, что это я затянула волынку бытовухи. Лучше помечтать о Рождественке, об этой горной, по сути, улице, о МАРХИ со вторым модернистским корпусом Кузнецова и усадьбой Воронцова, крестника Пушкина, о MDCCCLX и MDCCCXCII. Однажды мы с девочками услышали, как две тетеньки откуда-то из далеких далей, в платочках, гадали, что сие означает, да еще два панно у центрального входа с обнаженными вьюношами. В общем, порешили они, что это масонство, плюнули и, крестясь,