Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

— отвечал этот сандаловый посох в лохмотьях.

Я предложил ему одежду, но он отказался. Правда, когда мы наконец вступили в мир выбеленных вверху снегом горных ступ и внезапно на нас налетел снежный ветер, он тут же вспомнил о моей одежде и напялил все, что я ему дал, хотя мои одеяния были ему коротковаты. С Тамачи мы надели еще и шубы, подаренные одним торговцем, последователем учения, в Фохэ. Они хотя и были староваты, но еще грели и защищали от снега и ветра. Этот торговец помнил завет Трапуша и Бхаллика. Айдхабхарт еще завернулся в шерстяное покрывало и обмотал ноги тряпками.

И вот мы вступили в ущелья Больших Снежных Гор. Прошли первое ущелье и оказались на открытом высоком месте. И здесь после налетевшей метели нас захватило яркое горное солнце. Все вокруг сияло. Из наших глаз и из единственного глаза Айдхабхарта полились слезы. Мы ослепли и не знали, куда дальше идти. Это была слепота Больших Снежных Гор.

«Ом! Ом! — возгласил посреди этих гор Айдхабхарт. — Слепота и прозрение! Это основы учения. Неужели мы столь слепы и ничтожны? А я уже хотел умереть, думая, что достиг пределов. Но пределы так же далеки, как вершины этих гор. Ом! Ом! Я хуже собаки и любого существа, хотя кажусь человеком. А мнил, что вижу чужую судьбу и смерть. Теперь буду молчать, пока не прозрею. Клянусь зубом Будды».

И он действительно умолк. И зрение к нам вернулось.

«Может, оттого что он перестал трубить?» — спросил на языке хань Тамачи.

Так или иначе, но мы снова увидели склоны гор, снег, солнце и синий шелк неба. И смогли двигаться дальше. И вскоре набрели на дохлого осла и ворох тряпья, а дальше наткнулись и на труп человека. Он лежал полураздетый. И верхняя его одежда валялась поблизости.

«Кто его раздел? И почему не забрал одежду?» — спрашивал Тамачи.

Я не знал. А вот Айдхабхарт явно мог сказать о причине, но лишь поводил своим глазом и помалкивал. Мы пошли дальше, присыпав того путника снегом и камнями.

В одном месте ущелье раздваивалось, а следы людей и животных были занесены снегом, и мы бы могли выбрать не тот путь и затеряться навсегда в ступах Больших Снежных Гор, но с нами был Айдхабхарт, поистине посланник пути, и он повел нас верной дорогой, и под вечер мы увидели селение, освещенное багровым закатом. Над плоскими крышами вились багровые дымы. Мы пытались отыскать в каком-либо доме место для ночлега, но на наши крики никто не выходил. Только всюду за нами следовала свора злобных собак. Айдхабхарт, дав созреть нашему отчаянию, наконец проявил милосердие и повел нас за собой прочь из селения; у груды камней, что-то обозначающих, он свернул и размашисто зашагал в небольшой распадок — там стоял дом-крепость. И врата в нем открылись. В этом доме жил владелец плавильни — здесь в горах его работники добывали серебро и выплавляли его из породы. Он знал Айдхабхарта и с большой симпатией относился к нему. Хотя и был последователем не нашего учения и не огнепоклонником, а исповедовал он учение цзинцзяо, что значит сияющая вера. Это вера в рожденного женщиной человека от бога, который потом ходил и учил на Западе и был убит на дереве, но взошел с помощью молитвы по нему в небо и там восседает с тех пор подле отца-бога.

В Фохэ пришли люди этой веры из Сиратори[304], они называют себя людьми учителя Алобэня, которого и ждут здесь, чтобы отправиться еще дальше, как раз в Поднебесную, а пока проповедуют вокруг. Проповедь их достигла и сердца этого человека серебра. Исварах каладхаутасья[305], как мы его назвали.

Но все это мы узнали потом, позже, когда наш проводник наконец-то сломал печать молчания. А так мы не понимали его речь, а он — нашу. И Тамачи был здесь бессилен. И мы просто грелись у огня, вкушая горячий напиток с медом, мясо и лепешки. Да, мы с Айдхабхартом решили следовать предписаниям Татхагаты и не брезговать мясом и вечерней трапезой в пути. И только смотрели на смуглое лицо хозяина с подвижными карими глазами и лицо его жены в платке, украшенном мелкими серебряными монетками, и лица работников, которые разделили с нами трапезу. Раньше нам не приходилось видеть, чтобы хозяин вкушал вместе с работниками. Но здесь это было так. Из чего мы заключили, что цзинцзяо, сияющая вера, именно в этом разумна. Хотя все остальное нам и показалось сказкой. Ведь мы знаем, о монахи, что нет никакого творца у этого мира и все возникает само собой, опираясь на акашу, опираясь на круг ветра, опираясь на столб воды. И наш учитель никогда не был ни духом, ни богом.

— Так истинней! — подтвердил Таджика Джьотиш.

— И нет атмана[306], а только рой дхарм, как облачко пчел.

— Так истинней.

— Но мне запомнился этот вечер у огня в Больших Снежных Горах, спокойная приветливость Хозяина серебра и его жены и добрые взгляды работников.

Утром, когда внизу еще царили сумерки, а вершины гор, впившихся в синее небо, озаряло солнце, мы выступили дальше. Было холодно. Но тем бодрее мы шагали. Айдхабхарт все молчал, только постукивал посохом по камням да глядел вверх, щуря свой глаз. Не знаю, понял ли Хозяин серебра причину его молчания. Вверху парила пара орлов. Как у них не кружились головы от такой высоты? Глаза у них как у Ануруддхи[307]. Но Ануруддха мог видеть не только на йоджан вокруг, но и много дальше, выше. Когда Будда вошел в паринирвану и все думали, что он уже окончательно покинул сансару, Ануруддхи узрел, что это не так — Учитель еще здесь, по сю сторону круга и погружен в дхьяну. У Ануруддхи было то, что называется на пали дибба-сакху — божественный глаз. И это зрение он обрел, будучи в одном из перерождений богатым домовладельцем и возжигая светильники. Однажды он зажег тысячу светильников в храме перед изваянием Будды. В другой раз установил светильник на голове и ходил всю ночь вокруг ступы. В ином перерождении он был музыкантом Панчасикха, игравшим на ви́не из лазурита и спевшим однажды Будде. И Будда одобрил его игру и пение. Хотя эта ви́на раньше принадлежала Маре. Музыка и пение, как вино, разжигают желания. Но Ануруддхе-Панчасикхе это позволено. Музыка, как и возжигание светильников, дарует силу тому, что называется дибба-сакху, божественный глаз.

И об этом вечером на Агара Таракая, Звездном Доме, они говорили со стариком.

— Вот о чем я подумал, падачари. Зреть