Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

звук звезд, — проскрипел Таджика, — ведь это подобно дибба-сакху?

— Думаю, что так, Таджика Джьотиш.

— Но у меня этого нет. Богов я не вижу, ни дэвов, ни Татхагату, ни бодисатв.

— Значит, он еще не вполне открылся.

— А ты не знаешь ту песнь Ануруддхи-Панчасикха, что он пел перед пещерой Будды?

— Это была песнь о страсти к женщине. И музыкант сравнивал эту страсть со стремлением к Дхарме. Но все это было лишь для того, чтобы оторвать Будду от дхьяны и принять царя Шакру. И Будда позволил ему войти. Шакра задавал свои вопросы.

— Девгон тоже поет свои песни Ахура-Мазде, — сказал старик. — И они о том же, о чем вопрошал Шакра. Я припоминаю вопрошания Шакры: почему все существа, не жалуя ненависть и вражду, ненавидят и враждуют? Из жадности и зависти. А жадности и зависти в чем корень? Желание приятного и нежелание неприятного. А корень этого? В различении. А различение? В мысли. А мысли? В чувстве. Что же делать? Пусть мысль и чувство ведут к благому, — так ведь отвечал Будда?

— Да, так, Таджика Джьотиш.

Старик помолчал, оглядывая темнеющее небо. Вздохнул.

— Это слабый ответ, — наконец сказал он. — Ведь благое для большинства именно в приятном, а приятное и порождает жадность и зависть… И вновь по кругу. Ты так не думаешь?

— Это один из многих ответов Татхагаты. Как струны ви́ны медленно натягивают, настраивая, так и ответы Будды. Ведь вот и ты думаешь об этом дальше — подтягивая струны. Татхагата как раз и дает мысль о круге — из которого и надо найти выход.

— Перестать желать.

— Да.

— Хе-хе… Но ты ведь желаешь вернуться в свою Поднебесную? В любом стремлении есть желание. И жизнь — это бесконечное желание. Иссякает желание — прекращается жизнь. Смерть — это засуха… — И старик с трудом сглотнул, как будто уже вступил в пустыню.

Они молчали, следя за первыми слабыми звездами, появлявшимися над холмами.

— Однажды мы переправлялись через Гангу, — заговорил Махакайя. — Было поздно, над рекой уже горели звезды. И лодочник направил лодку на одну яркую звезду, много выше того места, к которому нам надо было причалить и где полыхал костер его товарища. Когда я спросил, зачем он так высоко правит, тот ответил, что из двух огней выбирает самый чистый и далекий и, пока будет плыть, его сердце станет таким же, а лодка пристанет, куда нужно, — течение сносит.

И он замолчал.

— Эта звезда была… Волчьей?

— Да, Небесный Волк. Или ваш Пес Охотника за Оленями.

— Хе-хе… — тихо просмеялся старик, — я так и подумал. Как же сбылся весь твой сон про звезду и половину золотой маски Будды?

— Об этом я расскажу завтра.

Глава 50

— И мы следили за теми орлами, далеко зрящими, как Ануруддха, о котором я и поведал Тамачи. Айдхабхарт тоже слышал. Но он все знал об этом великом ученике Будды. И даже больше, чем я. Тут-то он и не выдержал, и сломал печать молчания:

«Йиихху! — протрубил он, сверкая единственным глазом. — Ануруддха не был орлом, не ври, черноголовый. Клянусь зубом Будды!»

Мы с Тамачи воззрились на него, пораженные.

«Он был голубем в животном воплощении. Это всем известно! — Айдхабхарт облизнул выпяченные губы. — Дайте мне скорее воды. — Напившись, он продолжал: — Он был голубем, и на его голубку напал ястреб».

«Он защитил ее?» — спросил Тамачи.

«Как? Он же был голубем. Потерял ее и горько сожалел об этом и взял пост».

«И долго держал его?» — тут же спросил Тамачи, весело взглядывая на этого обожженного солнцем и ветрами человека.

«Дольше, чем ты думаешь, черноголовый».

«Я не черноголовый», — возразил Тамачи.

«А кто же ты?»

«Мой отец тюркют».

«А мать?»

«У нее — да, кровь ханьцев».

«Значит, у тебя только полголовы черная», — грубо отвечал Айдхабхарт.

«А какая голова у тебя?» — в тон ему спросил Тамачи.

Айдхабхарт стянул верхнюю накидку, которой укутывался, и обнажил лысый коричневый череп.

«Вот какая! — воскликнул он и ударил по голове посохом: — Сандаловая! — И гортанно засмеялся, так что горы отозвались эхом. — Клянусь зубом Будды! Я джанги из Зангебара![308] — возопил он, колотя себя в грудь посохом».

И эхо ему откликалось: дж-ан — ги-ги-ги! За-за-нге-нге-ба-ба-ррра-ррра!

«Ладно, — молвил Айдхабхарт чуть позже, — раз уж незнание этого черноголового… этого человека по имени Кали мастака[309] заставило меня отринуть обет молчания — а может, это и был миг просветления? — расскажу о хозяине, у которого мы ночевали. Это хороший человек и зовут его…»

Но я уже не помню, — продолжил Махакайя рассказ монахам монастыря Приносящего весну фламинго. — И пусть он останется Хозяином серебра. Его историю вы узнали уже вчера.

Монахи закивали.

— Мы долго шли в самом сердце Больших Снежных Гор, о монахи. Останавливались в поселениях. И всюду у Айдхабхарта были знакомые, которые и привечали нас. Люди всех стран с приязнью относятся к странникам. Редко когда страннику не отворяют двери или даже проявляют к нему враждебность. Хотя и на нас нападали худые и кровожадные заблудшие и закосневшие в своей жажде наживы люди. Но все же мы оставались живы… До тех пор, пока к нам не присоединился уже в Индиях воинственный Бурай Араб, Адарак. И разбойники убили двух его слуг, а Бандару сломали нос. И все же странников принимают как вестников мира. Всем хочется знать, как и чем живут люди в разных пределах, чего им самим ожидать и не пора ли вообще сниматься с места и уходить куда-нибудь подальше. Жажда наживы гонит взашей царей, войска, целые страны — как теперь страну этих верблюжьих погонщиков — арабов. И многим приходится прятаться от них.

В селениях нас обо всем расспрашивали, и без нашего джанги Сандалового посоха, мы бы не смогли разговаривать с этими людьми. Тамачи и говорил, что знания его уже иссякли в этих горах и не пора ли ему поворачивать… Почему-то он загрустил, хотя не так давно с большим желанием устремлялся к Индии и хотел познавать ее языки. Когда я напомнил ему об этом, он со вздохом отвечал, что языки можно познавать и где-нибудь поближе к дому, на пути, по которому везут шелк. Но я догадывался, в чем дело. Его удручало безмолвное предсказание Джанги, — теперь мы стали так его и называть. Я уверял его, что все предсказания проистекают из одного-единственного источника, имя которому Шуньята, Пустота, Ничто. Неужели он думает, что Джанги — Шуньята? Я говорил ему, что слышал уже много всяких предсказаний от последователей дао, от шаманов и шаманок и даже от учителей