Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

нашей веры — и ни одно не сбылось. Человек — это время. И время это — сей миг, который тоже не так-то просто поймать, он всегда ускользает, как песчинка в воде. И как же эта песчинка способна перенестись в иное время? Или в прошлое, навсегда исчезнувшее? Что такое прошлое? Это — пространство…

— Но ты сам говорил, почтенный Падачари, что время — это не путь от горы до горы, — напомнил старик Таджика Джьотиш, уже называвший Махакайю этим именем Падачари, Странник.

Махакайя задумался.

— Но что же тогда прошлое? — наконец спросил он.

— Это события, — сказал Чаматкарана.

— Да, таким мы считаем прошлое, — согласился Махакайя. — Но события — это не время. Это различные действия людей или природы: сражение, пир, моление или разлив реки, землетрясение.

— Тогда события, навсегда ушедшие, — прошлое. События, еще не наступившие, — будущее, — определил Чаматкарана.

— И это не время.

— Будущее и прошлое?

— Да. Время может быть только здесь и сейчас. Но, похоже, и его нет… Где оно? — спросил Махакайя монахов.

И монахи зашевелились, начали оглядываться, словно ища в воздухе эти порхающие миги. Выглядело это смешно, и Махакайя не мог не улыбнуться.

И он продолжал уже вопрошать своего спутника в Больших Снежных Горах, и тот так же, как и эти монахи, покрутил во все стороны головой и вынужден был согласиться, что да, даже сей миг неуловим, а что уж толковать о прошлых мигах или звездной россыпи будущего.

— Но вот мы вышли к стране Фаньяньна[310] в долине среди горных стен, вершин, покрытых снегом, как молоком верблюдицы. Жители здесь ходят в одеждах из кожи и меха, шерсти, строят дома из глины, смешанной с травой, и из камня. На скале стоит крепость. В каналах и речках шумят горные воды. Здесь множество монастырей, учение Татхагаты поистине торжествует посреди Больших Снежных Гор, можно сказать — цветет, облагодетельствованное великим Ашокой, а потом и Канишкой[311], при дворе которого творил патриарх Ашвагхоша, написавший, как известно, поэму «Буддачариту»[312]. Войдя в город, мы быстро нашли пристанище в монастыре и, отдохнув, хотели отправиться на следующее утро к великим изваяниям Фаньяньна, отказавшись от проводника, так как наш Джанги все здесь хорошо знал. И его узнавали и приветствовали суровые и вообще-то весьма грубые, почти дикие жители в кожаных одеждах, — и это было странно, как если бы на шелковом покрывале обнаружить узоры из корявого железа или узреть на лике Будды свирепость…

И вот что мы вскоре узрели, о монахи.

Настоятель удержал нас от похода туда, предложив прежде осмотреть город и монастыри, ступы. И он был прав. Мы это поняли, когда наконец-то отправились к изваяниям.

Еще только едва миновав окраину города, мы увидели на той стороне реки в северной стене долины колоссы, озаренные солнцем, щедро льющим свои лучи прямо на них с юга. Утром статуи таились бы в глубоких скальных нишах красноватой скалы, а так стали освещены. Большое изваяние было в кашае багряного цвета, да еще и солнце делало этот цвет гуще и ярче. Изваяние поменьше, стоявшее в тысяче шагов правее, было в кашае голубого цвета.

«Ом! Ом! — затрубил Джанги. — Нет камней лучше! Нет башен, которые защищают вернее! Если бы люди возводили такие крепости, наступил бы рай Амитабхи. Вся земля стала бы Западным раем! Ом! Клянусь зубом Будды! И между этими башями не нужны были бы стены! Совсем! Между ними бродили бы верблюды и люди от этих гор до моего Зангебара. И от океана до стен Поднебесной. Только башни Будды и жилища людей. Верни нам Ашоку на все времена, о Татхагата! Один Ашока на все страны мира. Зачем здесь столько учений и вер? Крепостей и дворцов? Откуда они взялись? И почему ни одна вера не уступает другой? Ведь башни-Будды и жертвы цветочные лучше любых других башен и кровавых жертв! И воины пути самые лучшие воины! Клянусь зубом Будды!»

Эту нежданную проповедь коричневого, почти черного монаха с одним глазом, блещущим белком, уже слушали крестьяне, оставившие свои работы в поле, вряд ли понимая эту речь, но завороженные видом неистового Сандалового посоха, мощным его гласом, обдиравшим слух.

Мы перешли речку по мосту и приблизились к первому колоссу. В скалах возле него виднелись пещеры, и там обитали монахи. Они выглядывали в своих шафрановых кашаях и застывали в свете солнца — и тоже казались вырубленными в камне изваяниями. Но рано или поздно эти фигуры приходили в движение. И нам мерещилось, что и огромный Будда начинает шевелиться в скале, словно ему надоело стоять там веками. Но… но у него не было половины лица!

Я замер, о монахи.

Да, лицо Будды было гладко срезано до подбородка.

«Что с вами, учитель?» — спросил Тамачи, удивленно глядя на меня.

«Что с ним? Да он сам окаменел, узрев хранителя Фаньяньна!» — воскликнул неуемный Джанги.

Я же спросил, почему лик Прекрасного в мире таков?

Джанги объяснил охотно, что ваятели не укрепили хорошенько лик, и однажды после бившего с юга ветра со снегом он потек. Когда мастера срезали смятый лик до подбородка, чтобы изваять его заново, правителю пришла мысль сделать это из золота. Так и поступили. Но золотую половину лика решено было водружать только в праздники, чтобы сияние золота не становилось обыденным. Ведь человек ко всему привыкает, и ходи среди нас Татхагата, привыкли бы и к этому.

И Джанги поклялся, как обычно, зубом Будды.

Пожалуй, он был прав.

Стоя у ног каменного Будды, я поведал спутникам о моем сне, — о половине золотой маски. И вот она найдена здесь. Половина была во сне. Другая — здесь.

«Клянусь зубом Будды, — возразил Джанги, вздымая руки, — но здесь ее нет. А когда будет, то не половина, а вся».

Я ответил, что весь тот сон был как половина, и он привел меня сюда, сама долина эта как недостающая часть. Ведь сон всегда лишь обратная половина дня. Как и день — сияющая часть тьмы.

«Выходит, тебе, Кали Мастака, и ни к чему топать дальше, клянусь!» — воскликнул Джанги.

И зря клянешься, ответил я. Тем более нашей реликвией.

«А! — Джанги ударил посохом в землю. — Это моя привычка. Я расскажу вам».

И он поведал нам о том, как еще, будучи юнцом, на острове, в Стране Льва, принимал участие в битве правителей за обладание зубом Будды, ибо считалось, что всем островом будет править его обладатель. И когда ему ударом щита выбили зуб и он упал, а очнувшись, выплюнул этот зуб и