Читать интересную книгу Связанный гнев - Павел Александрович Северный

повстречаться. Знакомы с ним?

– Не довелось.

– Ну, знамо дело, начал меня спрашивать о том и о сем. Да вдруг и предложил мне прокатиться в управление. Приглашение мне не понравилось, а вдобавок ехать пришлось в его пролетке. Вижу, люди на нас смотрят и наверняка думают, что погорел Жихарев. В управлении исправник провел меня в кабинет и давай допрос чинить, кто к хозяйке на Дарованный ездит. Конечно, кто на память пришел, тех назвал. Заинтересовало исправника больше всего то, что к хозяйке часто господин Новосильцев ездит. В этом деликатном вопросе я отмолчался. Тогда Зворыкин стал спрашивать про рабочих, про их поведение. Я опять все по-правильному рассказал. И тут он возьми и спроси меня про вас. Какое мое понятие о вас. Обрисовал я вас с самой отличной стороны. Прямо скажу, на похвалу не поскупился. Интересовался вами сурьезно.

– С чего бы?

– Была и у меня такая мысль. Чего, думаю, ему от купца надо. Но Зворыкин интерес к вам мне сам раскрыл во всей полноте.

– Чем?

– Своим повелением, данным мне.

– Каким повелением?

Жихарев загадочно улыбнулся, помолчав, заговорил.

– Оно и вас поначалу удивит. Велел передать, что имеет твердое желание, чтобы вы между своим делом повнимательней прислушивались и приглядывались к вашим рабочим. Главное, интересно исправнику, какие они обо всем суждения высказывают. Какие книжки либо газетки читают, нет среди читаемых таких, о коих народу знать не следует. Понятно сказал?

– Куда понятнее. Кому же обязан доносить обо всем?

– Мне, Макар Осипович.

– Значит?

– Второй год помогаю полиции на людях глаз держать.

– Неужли даром трудитесь?

– Зачем даром! За верность малость получаю. Мало, конечно, но все одно прибыток к тому, что на прииске от хозяйки имею. Мне сперва тоже неохота было впутываться в дела с полицией. Так пригрозили, и пришлось подчиниться.

– Пригрозили?

– Пришьем, говорит, тебе политическое дело…

– Так!

– Именно, что так! Мое дело приглядывать за Рязановым и Пестовым. Но оба хитрющие бестии. Как угодники живут, без единого слова про политику. Вы-то без особого труда станете за народишком приглядывать. Бабам нравитесь. С Косаревой, видал, прогуливаетесь. А между прочим, Косарева-то и есть тайный бабий поводырь. Даже мужики ее разумом не гнушаются. Разок-другой обнимите Людку – в доверие к ней войдете. От нашей ласки бабы дуреют, и все, что надобно, расскажут.

Бородкин порывисто встал на ноги. Жихарев удивленно спросил:

– Чего с вами? На лицо разом помучнели?

– Душно у вас.

– Да не в духоте дело. От ералашного ветра вам не по себе.

– Пойду.

– Погодите. Ладом подумайте об исправниковом желании. Купцы ноне самые верно подданные царю-батюшке. Вы купец, но только пока безо всякой гильдии. В случае вашего неповиновения полиции могут к сему принудить. А вам, как мне кажется, жить хочется спокойно безо всяких неприятностей с полицией. Ступайте, Макар Осипыч, на волю, лицо у вас больно бледное.

Бородкин, не простившись с Жихаревым, ушел. На террасе постоял, жадно глотая воздух. Рот наполняла горькая слюна. От приступа злости трудно дышать. Успокаивая себя, Бородкин, насвистывая, спустился с террасы и пошел к Пестову, жившему в избе возле приисковой котельной.

Лука Никодимович на стук Бородкина в окно открыл дверь и не удивился приходу позднего гостя, но когда в горнице на свету увидел его лицо, то, сокрушенно вздохнув, спросил:

– Опять до бледности обозлился?

– С Жихаревым беседовал! Провокатором предложил быть!

Пестов, не отводя взгляда от Бородкина, сухо спросил:

– Надеюсь, не отказался?

– Шутите?

– Не до шуток! – уже резко сказал Пестов. – Удивляюсь, что бледнеешь, забывая, что тебе нельзя бледнеть при любых обстоятельствах.

– Лука Никодимович!

– Понимаю твое негодование! Во власти злости твое сознание, что осмелились тебе такую подлость предложить. Обязан вида не подавать, что испепеляет тебя гнев. Связанным обязан его в себе держать до той поры, когда сможешь выплеснуть его из себя на всех ненавистников простого народа.

Пестов, заложив руки за спину, прошелся по избе, а подойдя к Бородкину, спросил, но уже со своей обычной душевностью в голосе:

– Ты кто, Макар? – И тотчас сам ответил на вопрос: – Большевик! Обязан помнить об этом в любой жизненной обстановке.

– Разве не помню?

– Не оправдывайся. Тебя ни в чем не обвиняю. Кем на прииске объявился? Купчиком. Так чего удивляешься, что полиция лезет к тебе с предложением через Жихарева, своего ей человека? Теперь скажи мне правду, не отказался от предложения?

– Нет.

– Правильно поступил! Тогда подумай еще вот о чем. Предположи, что Жихарев по поручению полиции, проверяя твою верноподданность, одновременно проверял и твою истинную принадлежность к купеческому сословию. Что, если тебя здесь уже кто-то опознал за того, кто ты на самом деле? Уральцы любят бродяжить по родному краю. Может найтись человек, кто помнит тебя не купчиком? Может… Гадать о плохом не станем, а, как говорят, поживем – увидим. Держи свои чувства всегда в крепком кулаке. Владеть собой тебе надо непременно научиться. А теперь о другом скажу. Софья Тимофеевна сняла свой запрет о твоих выездах с прииска только с ее разрешения. Так что съезди к Рыбакову и узнай, что было в записке, кою съел Ваня-Образок.

– Как узнал об этом?

– Совсем недавно перед тобой Косарева меня проведала…

Глава XVII

1

Олимпиада Модестовна, поссорившись с внучкой, прожила в Сатке больше недели. Осознав в одиноком досуге неправоту поступка с Лукой Пестовым, ранним утром приказала заложить тройку и после заводского гудка выехала с Ульяной на Дарованный.

Утро встало погожее. Листву на деревьях в заводских садах разбуравливал легкий ветерок. На улицах щипали траву стаи гусей. Правил тройкой кучер Демид. Зная привычки хозяйки по заводу, дозволил тройке в беге полную силу, но после Лисьего оврага, как только ельник перемешался с березовыми и осиновыми рощицами, перевел коней на шаг. Кореннику, любимцу старухи, жеребцу по кличке Зыбун это не нравилось, он, пританцовывая в шаге, сердито отфыркивался, мотая головой, дергал вожжи.

По обочинам дороги в низинах с лужами от недавних дождей подсыхал на солнце ночной туман, и блестели искорки обильной росы.

Подошла пора дружбы Осени с Сентябрем. Олимпиада Модестовна из всех времен года больше всего приветила Осень. С детских лет нравилась ей осенняя пора, когда в памяти накрепко угнездились сказы про Осень, слышанные от няньки-пестуньи Глафиры Ионовны, накопившей житейскую мудрость, перетаскав на своих плечах тяготы уральского крепостничества. Сколько лет прошло, а Олимпиада Модестовна не утеряла из памяти сказы про Осень. Да и запомнились они, видимо, потому, что в понятии уральских трудяг Осень не какая-нибудь царевна-белоручка из тридевятого царства, а самая что ни на есть привычная для народного глаза молодка сероглазая. Но