слышал кругом замечания:
— Право, этот Альмейер далеко не так интересен, как нам говорили.
Наоборот, Альмейер был гораздо умнее, нежели воображали те, которые сочиняли о нем легенды, так как ему удалось обмануть на свой счет суд, публику и присяжных и показаться им глупеньким. Быть может, это поведение перед судом было самым блестящим доказательством удивительной ловкости Альмейера.
Он придумал очень странную версию, будто все подделки были совершены неким Дормуа, его исчезнувшим товарищем, какой-то таинственной личностью, которой никто никогда не знал и не видел. Эта романическая выдумка не имела успеха, но все-таки привлекла немножко снисходительности на голову несчастного плута, который, право, был гораздо ниже той роли, которую на себя принял. Максимум наказания было двадцать лет каторги, но его осудили только на двенадцать.
Впрочем, он до сих пор на островах Спасения, откуда ему не удалось бежать и где он состоит больничным служителем при госпитале. Мне рассказывали, что там он продолжает напрягать все усилия, чтобы заслужить доверие начальства. Он был одним из доносчиков и, быть может, также организатором возмущения анархистов, окончившегося таким страшным побоищем. Господин Мимод в своей книге «Каторжники и поселенцы» упоминает, что видел Альмейера на острове Рояль, что он все еще довольно красивый мужчина, с очень смышлеными глазами, но с удивительно фальшивым выражением лица. Он жалуется, что был покинут в критическую минуту друзьями, занимавшими высокое положение в политических сферах, и, по-видимому, ему доставляет удовольствие показывать письма, будто бы написанные весьма влиятельными и уважаемыми депутатами. Кажется, анархисты разочаровались в нем и больше не доверяют ему; тем не менее он продолжает утверждать, что пал жертвой реакции. «Он выказывает, — говорит господин Мимод, — гордую покорность судьбе и изысканную любезность в обращении, которые приличествуют политическому деятелю в период непогоды. Он терпеливо ухаживает за больными и с апостольским смирением смачивает для них горчичники и приготовляет компрессы. Я с сожалением узнал, что на другой день после нашего отъезда он украл у колониального доктора, питавшего к нему неограниченное доверие, все его сбережения».
Понсон дю Террайль в былое время описал возвращение Рокамболя; быть может, вам еще придется увидеть возвращение Альмейера.
От авантюриста подобной категории всего можно ожидать. Через два года истекает срок его наказания, затем он должен будет остаться на поселении в Гвиане, под простым надзором полиции. И вот тогда-то он будет иметь почти полную возможность возвратиться в Европу.
Если верить господину Мимоду, Альмейер не утратил на каторге своих способностей и, очень может быть, день своего освобождения ознаменует каким-нибудь новым блистательным подвигом.
Глава 7
Катюсс, Менеган и К°
Альмейер, бесспорно, был самый умный и самый талантливый из всех мошенников, которых я знал, но отсюда еще не следует, что у него не нашлось достойных подражателей.
Галерея знаменитых мошенников, которых я задался целью описать, тем именно и замечательна, что в ней читатель найдет все темы, наиболее известные в беллетристике и на сцене.
После истории Альмейера я намерен рассказать о подвигах шайки Катюсса, представлявшей курьезнейшую интернациональную ассоциацию.
В сравнительно непродолжительное время был совершен ряд дерзких и крупных краж. На улице Нотр-Дам-де-Назарет у господина Бенуа-Барне шайка грабителей взломала денежный шкаф и похитила на 300 000 франков процентных бумаг. На улице Монтень квартира графа де Сито была также ограблена при довольно странных обстоятельствах.
В одно прекрасное утро мне доложили, что какой-то довольно прилично одетый господин желает со мной говорить. Я пригласил его войти и увидел красивого мужчину, лет тридцати пяти. На его визитной карточке я прочел:
«Г-н Катюсс, бывший почтамтский чиновник».
— Милостивый государь, — сказал он, — я счел своим долгом засвидетельствовать вам свою благодарность.
Я пристально посмотрел на него и мало-помалу припомнил, где видел его раньше.
— Помню, помню, — прервал я, — я делал у вас обыск по поводу контрафакции косметики.
— Совершенно верно, — ответил он, — я еще не забыл вашей замечательной деликатности, с которой вы выполняли ваши обязанности.
Действительно, я ездил в Альфортвиль на одну хорошенькую виллу, принадлежавшую некоему господину Катюссу, сделал обыск. Дело шло о подделке какого-то косметического средства, а это еще небольшое преступление. Однако я слушал со вниманием моего собеседника; меня поразило фальшивое выражение его глаз вообще, в нем было что-то подозрительное, он ни разу не взглянул мне прямо в глаза.
— Господин Горон, — продолжал этот человек, — я знаю, что в настоящее время одна из главных ваших забот состоит в том, чтобы отыскать виновников кражи у господина Бенуа-Берне, на улице Нотр-Дам-де-Назарет, об этом воровстве говорят все газеты. Я знаю виновных…
Заметив на моем лице признаки нескрываемого удивления, он продолжал:
— Я понимаю, вас удивляет то, как я, благонамеренный и состоятельный буржуа, могу знать, что творится в преступном мире, но именно благодаря моему ремеслу, — вы, вероятно, помните, что я приказчик в кафе, — мне приходится сталкиваться с массой всякого народа, и вот через них-то я мог познакомиться с подонками Парижа и проникнуть в подозрительные притоны. Я видел такие странные вещи, что заинтересовался изучением трущоб большого города.
Далее господин Катюсс объяснил мне, что он нечто вроде принца Родольфа из «Парижских тайн», который отыскивал в трущобах заблудших овечек и с увлечением романиста изучал нравы и обычаи воров.
— Вам стоит только задержать некоего Рото, по прозвищу Монмартрский Кудряш, — добавил он, — и вся шайка будет в ваших руках.
Предвижу, что меня заподозрят в черной неблагодарности к человеку, явившемуся сообщать столь драгоценные сведения, но мне никогда не случалось видеть, чтобы честный человек приходил с доносом.
Катюсс, этот новый принц Родольф, имел такую физиономию, которая — не знаю почему — не внушала мне доверия.
— Прекрасно, — ответил я, — очень ценю ваше бескорыстное содействие правосудию, но так как вы один знаете Монмартрского Кудряша, то необходимо, чтобы вы присутствовали при его аресте. Наконец, я должен оградить вас от возможного мщения со стороны этого человека; вот почему не удивляйтесь, если я передам вас в руки четырех агентов, которым дано приказание не оставлять вас ни на минуту.
Господин Катюсс побледнел и ничего не сказал, но легко можно было заметить, что если бы он предвидел такой исход, то, наверное, воздержался бы от визита ко мне.
Едва этот доносчик, так плохо принятый мной, вышел из моего кабинета в сопровождении четырех агентов, которым было поручено задержать Кудряша и в то же время не выпускать Катюсса, как ко мне ввели другого посетителя. Его я обозначу только инициалом — С., так как присяжные признали его заслуживающим снисхождения.
— Господин Горон, —