подумала Анна. – Хорошо возвращаться домой».
Леонардо
Амбуаз, Франция
1519 год
Руки у меня отказывают, слабеют, поэтому мои мальчишки хотят, чтобы я составил завещание. Мне эта мысль, конечно же, претит. А кому такое понравится? Изложить свою последнюю волю – все равно что смириться со скорым концом.
Салаи наблюдает, как я выбираю в шкатулке новое перо и пытаюсь приладить к нему наконечник для письма одной действующей рукой. Он унаследует изрядную долю моего имущества и знает об этом. Но я уверен, что его главная забота вовсе не в том. Оба ученика пекутся в первую очередь о моем благе. Салаи и Мельци преданны мне беззаветно.
Я словно ставлю подпись на собственном свидетельстве о смерти. Как будто оставляю свое имя на могильной плите, и мне это не очень-то хорошо удается, ибо правая рука моя совсем онемела еще до нашего прибытия в Амбуаз. Теперь мне приходится полагаться только на левую и скрывать от чужих взглядов перекрученный комок из мускулов и сухожилий, в который превратилась правая. Но и тут, как и во многих моих начинаниях на жизненном пути, меня поджидает неудача – похоже, об отсохшей руке мастера Леонардо знает уже весь мир.
Со всех сторон мне втолковывают, что я не потерял своей значимости как художник, стараются подбодрить изо всех сил. Но это лишь ставит последнюю точку в моем приговоре. Люди говорят: «Ты еще можешь поделиться с миром своей великой мудростью, Леонардо» или «Вы заслужили отдых, учитель». Но я слышу лишь одно: «Прошу сюда, маэстро, вот ваша могила».
Что ж. Нет худа без добра. Я отлично устроился в просторном кирпичном особняке, пожалованном мне королем, всего в нескольких минутах ходьбы от его покоев, с которыми мой дом соединяет секретная подземная галерея. Его величество во мне души не чает. Я ни в чем не нуждаюсь, окружен неслыханной роскошью и более не помышляю о дальних странствиях, которые манили меня в прошлом. Мне нечего больше желать: меня потчуют изысканными, тающими во рту сладостями и хрустящим ароматным хлебом, восхитительным тушеным рагу и горячими супами, согревающими мои старые кости; мне шьют наряды, достойные короля, в моем распоряжении тысячи мелочей, которые делают жизнь комфортной; я принимаю множество умнейших и интереснейших гостей со всех концов света. Эти люди приходят подивиться на мои рисунки и картины. Они копируют мои работы. Замирают перед портретом флорентийской синьоры и подолгу смотрят ей в глаза.
Моя Лиза… Мы приросли друг к другу на склоне лет, как согбенные старостью супруги, доживающие бок о бок свои последние годы. У нас одна бесхитростная нежная улыбка на двоих. Только смерть разлучит нас. Я смотрю на нее, и она встречает мой взгляд. Она безмятежна, руки сложены на коленях, мимолетная улыбка поймана в плен моей кистью. За ее спиной вздымает воды река, грозя нарушить томное спокойствие окружающего ландшафта. Кто знает, что другие видят в ее едва заметной улыбке… Для меня она сама жизнь, прекрасная и стыдливая, несущая бремя кипучей жизненной силы и смертности вместе с тем. Она смотрит на меня, отвечая на мой взгляд, – любовница, жена, вторая половина моей души. Безмолвная и дразнящая спутница.
Мне кажется, Салаи это понимает. Я знаю, что дорогой мне человек беспокоится обо мне. И о себе, хотя тут его волнения напрасны. Прежний уличный воришка унаследует мои виноградники в Сан-Бабиле и множество картин. Его ждет безбедная вольная жизнь, которую он, безусловно, заслужил. И однажды Салаи вернется домой в Милан.
А Мельци…
– Маэстро, – говорит Мельци, подходя ко мне, и голос его ласков и почтителен, – я хотел спросить о портрете той флорентийской синьоры… вашей Лизы…
– Да-да. Что тебя тревожит?
Он колеблется, подбирая слова, и косится на лист бумаги с моей последней волей.
– Франческо дель Джокондо, муж Лизы… он ведь наверняка когда-нибудь захочет получить ее портрет, верно?
– Возможно, – говорю я. – Но не сейчас.
Мельци кивает и отходит. Я кладу ладонь на завещание и оборачиваюсь к бедняге, который старательно отводит глаза.
– Дай мне перо.
* * *
Король Франции никогда не совершает омовение в одиночестве.
У дверей королевской купальни стоят два стражника в полосатой униформе и с алебардами. Его величество предлагает мне присоединиться к нему в бассейне с теплой водой – я отказываюсь. Разум меня пока не подводит, но старое тело предало бесповоротно. Порой мне кажется, что этот наделенный властью человек увлечен общением со мной больше, чем моим творчеством. Самый могущественный человек в мире жаждет обрести единственного друга.
В конечном счете Франческо дель Джокондо так и не увидит никогда портрет своей Лизы, теперь уже завершенный. Нет, не увидит. Но не потому, что я не хочу ее отпускать. Так уж вышло, что король пожелал повесить эту панель в своей купальне. Здесь, блаженствуя в теплой воде, он разглядывает улыбку Лизы, а она будто потешается над его приземистым, усеянным родинками, бледным телом в огромном бассейне.
Я усаживаюсь на перевернутую бадью, потея в своих лавандовых шелках. Мы заводим беседу – он на кривом итальянском, я на хромом французском. Над поверхностью воды клубится пар и оседает каплями на его густой бороде.
– Что вы видите, когда смотрите на эту синьору, маэстро Леонардо? – вопрошает король.
На несколько мгновений воцаряется тишина – мы оба оборачиваемся к Лизе Герардини дель Джокондо. Изучаем ее улыбку, словно только затронувшую уголки глаз. Дразнящую. Хранящую тайну.
– Она напоминает мне о родине, – отвечаю я наконец.
– Но вы наверняка знаете о ней правду, – грозит мне пальцем его королевское величество, – об этой флорентийской синьоре.
– Какую правду, сир?
– Единственную. Вы знаете, что эта улыбающаяся синьора, эта Лиза – главное произведение всей вашей жизни. Ваш шедевр.
МЕЛЬЦИ
Амбуаз, Франция1520 год
Синьоре Лизе Герардини дель Джокондо
во Флоренцию
Премногоуважаемая синьора,
быть может, до Вас уже дошла весть о том, что мастер Леонардо да сер да Винчи покинул наш грешный мир. В последние месяцы жизни мой учитель чувствовал себя скверно и лишился возможности владеть правой рукой. До конца дней своих я буду скорбеть по нему. Он был для меня как отец и лучший из отцов.
Ваш портрет, каковой мастер Леонардо начал писать много лет назад, ныне пребывает во владении его величества короля Французского. Уже несколько лет портрет Ваш висит на стене в королевской купальне. Я подумал, Вам утешительно будет узнать о его местонахождении, ибо ныне он услаждает взоры самого монарха и его придворных, что, несомненно, является честью для Вас и Вашей семьи.
Ваш покорный слуга
Франческо Мельци