class="p1">
из Амбуаза
БЕЛЛИНА
Флоренция, Италия1520 год
– Куда это ты собрался? – Бардо, оторвавшись от шитья за рабочим столом, уставился поверх увеличительных стекол на своего четырнадцатилетнего сына.
Парнишка беспечно пожал плечами. Выражение его лица в обрамлении буйных курчавых волос, падающих из-под колпака на большие карие глаза, разглядеть не представлялось возможным.
– На реку, – отозвался он. – Мы с друзьями встречаемся у старых красильных складов.
– Не к добру это, сынок… – начала было Беллина и осеклась. «Я ему все-таки не мать», – урезонила она себя.
Однако Бардо не замедлил ее поддержать:
– Беллина права. Садись-ка на место, бери иголку в руки. Нам нужно к субботе покончить с работой для мастерской Джокондо на Пор-Санта-Мария.
– Но ведь в городе говорят, готовится мятеж! Люди повсюду собираются, чтобы это обсудить… – обиженно сказал парнишка и примолк.
Беллина поджала губы, воздерживаясь от комментариев. Впрочем, в них не было нужды – последовал еще один грозный взгляд отца поверх выгнутых стеклышек, и мальчишка смирился со своей участью – поставил на пол суму, уселся на скамью, взял портняжную иголку и облизнул кончик нитки, прежде чем вставить ее в ушко2. Беллина и Бардо обменялись многозначительными взглядами.
– Пойду проверю, как там обед готовится, – сказала Беллина, вставая. Затем, держась за старенькие перила, она поднялась на второй этаж, в кухню.
Две дочери Бардо резали морковь, которую принесли из маленького огорода за домом. Беллина с лестницы услышала их перешептывания и смешки – о чем-то секретничали.
– Почти готово! – объявила старшая и улыбнулась Беллине, остановившейся на пороге.
Девочки были такие работящие и толковые, что ей даже не приходилось раздавать им указания. Она знала, что никогда не сможет заменить им мать, но они приняли Беллину в семейный круг так легко, как будто она всегда была с ними.
На обратном пути Беллина зашла в тесную спальню, которую она теперь делила с Бардо. Кровать была аккуратно заправлена толстым шерстяным одеялом, и пахло здесь уютом и домашним очагом. Из окна с фигурной решеткой открывался вид на крыши соседних домов и реку Арно вдалеке.
Беллина достала из-под кровати подарок Лизы – инкрустированную шкатулку с подвесками. Ей, Беллине, эти украшения были ни к чему. Но возможно, однажды, когда одна из дочерей Бардо выйдет замуж или благополучно разрешится от бремени, можно будет достать самоцвет из шкатулки и подарить ей – как талисман, оберег, защиту от бед. А до тех пор пусть себе лежат.
Беллина открыла скрипучую дверцу старинного деревянного шкафа и поставила шкатулку в дальний уголок. Закрыла дверцу и повернула ключ в замке.
Анна
Париж, Франция
1945 год
Анна сделала пометку в книге учета, подошла к ближайшему огромному окну, открыла его пошире и выглянула на улицу, залитую ослепительным летним утренним солнцем. У входов в музей собралась гигантская толпа – сотни, а может, и тысячи парижан пришли к открытию Лувра. Девушки обмахивались веерами, собравшись в кружок и весело болтая; парни подталкивали друг друга локтями в молодецкой браваде; матери призывали к порядку стайки расшалившихся детей, отцы сажали на плечи своих мальчишек и девчонок.
– Как много людей, – прозвучал за ее спиной тихий голос, и на плечо легла крепкая ладонь.
Она обернулась к брату с улыбкой, отметив, что ему очень идет форменная одежда и кепи охранника Лувра.
– И все они здесь для того, чтобы попасть в музей… По-моему, это лучшее доказательство, что наша прежняя жизнь вернулась, – сказала Анна.
В другом конце пустой галереи Пьер оживленно обсуждал с Кики картину, на которой были изображены нимфа и сатир. Анна улыбнулась, глядя на пожилого охранника, который был одет все в ту же поношенную форменную куртку, но щеголевато опирался на новую тросточку. Ее мать – сухопарая морщинистая дама в платье с обтрепавшейся бахромой – была увлечена разговором. Как и Пьер, она пережила эту войну. Анна покачала головой и снова улыбнулась. Они казались забавной парой.
– Готовы?
Девушка обернулась к подошедшей Люси. Та вместе с Андре, Фредерикой, другими музейными работниками и их родственниками обходила Лувр, прежде чем впустить посетителей, – это был своего рода предварительный закрытый показ. В галерее Дарю, большом зале на первом этаже, отведенном для античных статуй, кураторы вывесили «Мону Лизу» на красном бархате и поставили металлическое ограждение, чтобы публика не подходила слишком близко.
Андре стоял рядом с женой, его лицо сияло. Он взглянул в окно на собравшуюся у музея толпу:
– Это место – сердце Парижа, а Париж – сердце Франции. Без Лувра мы бы осиротели.
– Я чувствовала себя сиротой, – призналась Анна. Ее вдруг снова охватил восторженный трепет от того, что произведения искусства, которые столько лет провели вдали от Лувра, вернулись. Сейчас трудно было поверить, сколько невероятных усилий пришлось приложить музейным работникам, чтобы спасти даже самые скромные экспонаты, а особенно непостижимым казалось то, что она тоже внесла в дело их спасения свою малую лепту. – Все это время картины были с нами, но здесь они наконец-то у себя дома.
Люси взглянула на Анну:
– Большинство из нас, из тех, кто вывозил коллекцию из Лувра, занимали в музее руководящие должности и прослужили там много лет. Но ты была совсем юной, недавней студенткой, и все равно решила поехать с нами. – Она пожала девушке руку. – Не жалеешь о своем решении?
Анна некоторое время молчала, вспоминая об одиноких днях в Лувиньи, о моли на бархате в ящике с «Моной Лизой», о холодных глазах немецких солдат, о бегстве из Монтобана, о взрыве гранаты, об осколках, застрявших в руке. И о поцелуе Коррадо, навсегда оставшемся в сердце. Это было ее прошлое. Она окинула взглядом зал и увидела свое настоящее: Марсель, повзрослевший, возмужавший, закаленный в боях, стоял рядом с Шопен – прекрасной Сарой, уже не героиней Сопротивления, а лучшей половиной ее брата, крепко державшей его за руку. Кики весело улыбалась, обмахиваясь рукой в перчатке. Все вместе они смотрели на флорентийскую синьору в черном платье.
– Нет, – ответила Анна. – Другого решения я принять не могла.
Двери в конце галереи распахнулись, и вошел Рене, охваченный радостным волнением. На его щеки вернулся румянец, походка обрела уверенность, достойную героя.
– Пора! – сообщил он.
Все собрались у небольшой картины, висевшей непритязательно на фоне красного бархата. Издалека казалось, она теряется рядом с грандиозным и величественным полотном «Брак в Кане Галилейской». Но едва Анна подошла ближе и взглянула на нее, все вокруг перестало существовать – осталась лишь темноглазая женщина, которая улыбалась миру, и ее улыбка была преисполнена тайны.
Здесь и правда была тайна – секрет, передающийся от