позволяют предположить, что опыт войны усилил мотивацию людей вступать в добровольные объединения и участвовать в местном самоуправлении[509].
Свидетельства долгосрочного воздействия войны на психологические черты людей и формальные институты поступают не только из Сьерра-Леоне. В последние годы стремительно растет число исследований, проводимых в Непале, Израиле, Уганде, Бурунди, Либерии, Средней Азии и на Кавказе. Они выявляют сходные закономерности, используя различные психологические эксперименты, включая игры в ультиматум и в общественные блага, а также ряд опросников о доверии, голосовании и участии в общественных объединениях. Например: после десятилетней гражданской войны в Непале общины, подвергшиеся большему насилию, активнее сотрудничали в ИОБ (между членами общины); также они чаще голосовали и вступали в местные объединения. На самом деле в общинах, не пострадавших от войны, добровольные объединения полностью отсутствовали, в 70 % общин, пострадавших от нее, работали такие организации, как фермерские кооперативы, женские союзы и молодежные группы. И в этом случае война мотивировала людей вступать в добровольные объединения[510].
Чтобы понять, почему война оказывает такое влияние на психологические характеристики человека, вспомним некоторые идеи, изложенные в главах 2–4. После появления в последние два миллиона лет культурной эволюции конкуренция между группами, кланами и племенами способствовала утверждению в культуре кооперативных норм, которые позволяли группам переносить как жестокие конфликты с другими группами, так и природные катастрофы — наводнения, землетрясения, засухи и извержения вулканов. Среди примеров норм и представлений, которым благоприятствовал этот процесс культурной эволюции, мы видели общее пользование едой, общинные ритуалы и табу на инцест. Наряду с нормами, касающимися взаимопомощи и взаимозащиты, они вовлекают людей в плотную сеть социальных связей, от которой зависит их выживание. Приспособление к этому первобытному миру привело к тому, что наш вид на генетическом уровне выработал реакцию на войны и другие потрясения, которая действует, вероятно, как минимум тремя путями. Во-первых, потрясения активизируют психологию взаимозависимости, заставляя нас больше вкладываться в социальные связи и сообщества, на которые мы полагаемся. В случае войны все зависит от того, кто такие эти «мы», на которых совершено нападение. Если люди считают, что его объектом стала «Илахита», то они укрепляют свои связи с односельчанами и ожидают, что так же поступят и остальные. Тех, у кого нет сети сильных межличностных связей, потрясения будут побуждать искать такие связи и инвестировать в новые отношения и сообщества. Во-вторых, поскольку в ходе культурной эволюции социальные нормы эволюционировали так, чтобы способствовать выживанию группы, война и другие потрясения могут психологически укреплять нашу приверженность этим нормам и связанным с ними представлениям. Таким образом, в той мере, в какой социальные нормы предписывают различные формы кооперации, люди будут более склонны к ней и будут охотнее наказывать за отклонение от этих стандартов.
Два этих психологических эффекта — сплочение взаимозависимых групп и укрепление норм — в сочетании с другими аспектами нашей психологии создают третий: войны, землетрясения и другие катастрофы усиливают религиозность людей и их приверженность ритуалам, что ведет к росту религиозных групп. Это происходит по нескольким взаимосвязанным причинам. Во-первых, укрепляя наши социальные нормы и связанные с ними верования, войны и другие потрясения могут прямо усиливать веру людей и сопутствующие ей обязательства, что вдохновляет на более активное участие в религиозных группах. Во-вторых, активизируя психологию взаимозависимости, такие потрясения, как война, мотивируют людей либо дополнительно вкладываться в сообщества, обеспечивающие некоторую поддержку, либо присоединяться к таковым. Поскольку религиозные группы часто предлагают взаимопомощь и поддержку, этот эффект обычно увеличивает их численность. Рост инвестиций в такие группы приводит к повышению посещаемости церквей или мечетей, что (как побочный эффект) может еще более укреплять веру в сверхъестественное. В дополнение к этим эффектам религии, которые обещают людям загробную жизнь и располагают повторяющимися ритуальными практиками, помогающими справляться с тревогой, могут получать особенно сильный толчок к росту под влиянием экзистенциальных угроз, которые создают войны и другие катастрофы. Люди будут больше тянуться к религиозным группам, чем к сообществам иного рода, и с меньшей вероятностью будут их покидать.
Это предполагает, что некоторые религиозные группы сулят своим членам тройную выгоду: (1) сети взаимозависимости, обеспечивающие помощь и поддержку, (2) совместную приверженность священным нормам и (3) ритуалы и сверхъестественные верования, которые помогают справиться с экзистенциальной тревогой и неопределенностью. В мире, полном войн и других бедствий, межгрупповая конкуренция благоприятствует распространению религиозных наборов, обеспечивающих эту тройную выгоду, потому что такие религии выигрывают в конкуренции с группами, не обладающими этими важнейшими качествами (а не потому, что они «истинны»)[511].
Действительно, имеется широкая доказательная база, свидетельствующая, что стихийные бедствия и войны усиливают религиозность людей и их склонность участвовать в ритуалах. Объединив данные об исторической частоте землетрясений, тропических штормов и извержений вулканов по всему миру с результатами подробного опроса о религиозных убеждениях более четверти миллиона человек в более чем 90 странах, экономист Жанет Бенцен показала, что люди, живущие в регионах, более подверженных стихийным бедствиям, более религиозны и, в частности, сильнее верят в Бога, рай, ад, грех и дьявола. Приближение на 1000 км к центру зоны сейсмической активности, действующему вулкану или области частых ураганов увеличивает долю людей, придерживающихся таких сверхъестественных верований, примерно на 10 процентных пунктов. Подобные закономерности можно обнаружить на всех континентах и применительно к большинству основных религий[512].
Эти психологические эффекты закрепляются в передаваемых через культурное обучение представлениях и практиках, которые сохраняются на протяжении поколений даже после того, как люди мигрируют из районов, подверженных стихийным бедствиям. Сравнивая иммигрантов второго поколения, выросших в одной и той же европейской стране, Бенцен по-прежнему обнаруживает схожий эффект: взрослые дети иммигрантов более религиозны, если их матери родом из мест, более подверженных стихийным бедствиям[513].
Война, как и стихийные бедствия, также усиливает религиозность людей. Используя подход, описанный выше, для установления взаимосвязи между войной и социальными мотивациями, мы с коллегами проанализировали данные опросов, проведенных в Уганде, Сьерра-Леоне и Таджикистане для изучения влияния войны на религиозность. Наш анализ показывает, что те, кто оказался наиболее подвержен воздействию войны, чаще (1) вступали в религиозные группы (сложившиеся вокруг, например, церквей или мечетей), (2) посещали ритуалы и (3) называли религиозную общину самым важным для себя сообществом. Наши данные не только показывают, что опыт войны заставлял людей чаще вступать в добровольные объединения в целом, но и говорят об особенно высокой вероятности религиозного характера этих объединений. Этот эффект очень силен: и в Уганде, и в Таджикистане опыт войны удваивает или утраивает долю людей, участвующих в религиозных объединениях. У нас нет данных о реальных религиозных убеждениях людей; но, учитывая