способствовать росту городов и экономическому процветанию, учитывая чудовищную разрушительность средневековых военных действий?[524]
В свете представленных выше психологических данных, европейские войны потенциально действовали тремя различными способами. Во-первых, стимулируя в людях осознание взаимозависимости, война могла укреплять связи между членами добровольных объединений, включая полноправных жителей городов. Также она могла увеличивать число участников добровольных объединений, так как люди стремились расширять свои сети взаимозависимости. Укрепить европейские кланы, племена или роды война не могла, поскольку они в целом уже исчезли. Во-вторых, война должна была усиливать возникающие рыночные нормы и готовность людей соблюдать четко сформулированные городские законы, в противовес основанным на родстве нормам вроде требования уважать старших. В-третьих, война должна была укреплять приверженность европейцев христианству (если только они не были евреями). Это обеспечивало бы прайминг для священных клятв, усиливало бы власть местных епископов и еще больше закрепляло бы позиции БСП наряду с универсальной моралью христианства (что могло заодно и создавать проблемы для вышеупомянутых евреев — эта мораль еще не была настолько универсальной).
До сих пор мы рассматривали войны, шедшие исключительно на территории Европы. Однако в эту же эпоху велись и войны иного рода, в которых европейцы сражались за пределами Европы, — Крестовые походы. Первый крестовый поход начался в 1096 г., когда папа Урбан II призвал западных христиан помочь своим (православным) собратьям из Византийской империи и защитить Святую землю от натиска мусульман. Множество феодалов и рыцарей с верой и рвением начали собирать средства на формирование воинских отрядов и закупку оружия. Вскоре знать и подчиненные ей касты оказались глубоко вовлечены в эти священные войны, привлекавшие участников из всех слоев общества. Сначала крестоносные армии возглавлялись сыновьями и братьями королей, но в более поздних Крестовых походах короли иногда и сами брали в руки оружие, ведя их за собой. В этих армиях служили графы, шерифы, герцоги и местные землевладельцы, которые вели в бой своих вассалов и соседей. Таким образом, в этих войнах участвовали представители как элиты, так и более низких слоев; многие из них, несомненно, погибли или получили ранения, что делает их похожими на «более пострадавших» людей из наших исследований воздействия войны. Исходя из представленных выше данных, Крестовые походы должны были иметь вполне предсказуемые психологические последствия[525].
Чтобы оценить влияние первых четырех Крестовых походов (Четвертый завершился в 1204 г.), Лиза Блейдс и Кристофер Пэйк составили базу данных знатных крестоносцев, обращая особое внимание на то, откуда они родом. Подсчитав число представителей каждого европейского государства, они вычислили «дозу крестоносцев» — показатель, отражающий вовлеченность каждой политии в Крестовые походы и предположительную степень воздействия этих войн на местное население в тот период. Их анализ показал, что те образования, которые отправили в Святую землю больше крестоносцев, после Крестовых походов (1) созывали больше представительных собраний, (2) предоставляли бóльшую автономию городам и (3) переживали больший экономический рост (благодаря урбанизации) по сравнению с политиями, которые были меньше вовлечены в войны. Эффект был значительным. На каждого крестоносца, который собирал отряд и отправлялся на войну, в его политии появлялось от 1500 до 3000 городских жителей — по сравнению с аналогичным городом, где такой мобилизации не происходило; эта корреляция отражает более быстрый экономический рост в городах, которые были больше вовлечены в Крестовые походы[526].
Важно отметить, что политологи и историки экономики, которые изучали последствия войны в Европе, почти полностью игнорируют долговременное воздействие конфликтов на психологические и культурные особенности. Вместо этого, следуя нормам своих научных дисциплин, они пытаются напрямую увязать войну с экономическим ростом или формированием и укреплением государственных институтов. Как правило, их объяснения основываются на том, что война создает определенные потребности (например, укрепление обороны, рост поступлений в казну и т. д) или меняет соотношение издержек и выгод от различных решений, стоящих перед королями, папами или герцогами. Подобные соображения зачастую важны, но проблема таких объяснений в том, что они игнорируют две вещи. Во-первых, мы уже знаем, что война оказывает неизгладимое воздействие на психологию людей, даже если сами они не страдают физически. Так почему же мы должны не принимать во внимание этот аспект при объяснении долгосрочных изменений, вызванных войной в средневековой Европе или где-либо еще? Во-вторых, непрерывные войны — обычное явление в истории человеческих обществ; однако, как мы уже отмечали на примере Китая, в большинстве из них война не вела политии или города к урбанизации, политической независимости, представительным собраниям или парламентам. Она ведет к ним только тогда, когда затрагивает популяции с определенной культурной психологией и социальной организацией. Например, в исламском мире после Крестовых походов уровень урбанизации снизился, а самоуправляемых городов и представительных собраний не возникло. Как пишет один историк, в исламском мире «настоящие городские автономии были немыслимы». Вот в чем дело! От психологии, или «мыслимости», зависит то, как люди реагируют на войну и какие формальные институты они создают по ее итогам[527].
Позже, с началом формирования национальных государств, войны должны были способствовать их укреплению, становлению национальной идентичности их населения и усилению институтов национального уровня. Один из интересных примеров этого, предложенный Уинстоном Черчиллем, — Столетняя война. Англия и Франция вели череду конфликтов с 1337 по 1453 г. Социальные и технологические изменения означали, что в этих битвах участвовали профессиональные армии, укомплектованные представителями как низших, так и высших классов. Поскольку война продолжалась более века, психологические последствия жестокого межгруппового конфликта испытали на себе целые поколения английских и французских семей из разных социальных слоев, сражавшихся за Англию или Францию. Таким образом, Столетняя война, возможно, сделала жителей Англии большими «англичанами», а жителей Франции — большими «французами» с точки зрения их социальной идентичности. Аналогичным образом США прошли путь от непрочной конфедерации 13 независимых колоний перед Войной за независимость до единого государства с сильным федеральным правительством после нее: в горниле революции мы из «виргинцев» и «пенсильванцев» превратились в «американцев» (конечно, это «мы» еще не распространилось на большинство населения)[528].
При следовании по этому новому пути столетия ожесточенного военного соперничества между различными европейскими государствами вели к эволюционному развитию новых типов вооружения, стратегии и тактики, а также военных и государственных институтов, обеспечивающих ведение войны. Среди этих институтов — военные учения, профессиональные армии, налогообложение, вводимое представительными собраниями, бюджетное финансирование посредством государственного долга и даже (в конечном итоге) обязательное государственное школьное образование. Политии, которые сопротивлялись введению того или иного из этих институтов, рисковали проиграть в конкурентной борьбе. Очень важно, что все эти институты и практики проклюнулись и выросли на психологической почве, которая была обильно удобрена зарождавшимися обезличенными