говори при мне по-татарски! Я должен знать, о чем Ахтем говорит.
Киричаев зло блеснул глазами, хотел что-то сказать, но воздержался.
Выйдя со двора, они быстро направились к лошадям. Бойцы, которые расположились у саманного забора, увидев Богомольчука и Киричаева, встревожились:
— Что? Белые?
— Скорей к лошадям! — приказал Богомольчук.
— Э! Смотрите! — воскликнул партизан Власов. — Человек висит!
Все остановились, замерли.
— Скорей к лошадям! — скомандовал Богомольчук и побежал вперед.
Киричаев, пробегая мимо столба, почувствовал, как задрожали его ноги. Он замедлил шаг, и глаза его приковались к маленькому, с босыми ногами парнишке, покачивающемуся на веревке, врезавшейся и тонкую и длинную, как у птенца, шейку. Над головой юноши он прочитал надпись на доске: «Всем это будет, кто стоит за красных».
Седлая лошадей, партизаны услышали поднявшийся в деревне шум, дикие выкрики, собачий лай. Они торопливо взлетели в седла, спустились в овраг и галопом помчались к скалистой горе, виднеющейся впереди. Они решили, что если будет погоня, то там легче будет отбиваться.
Киричаев скакал рядом с Богомольчуком.
— Вот тебе и честный Ахтем! Вон как поднял всю деревню!..
Вскоре позади, над оврагом, показалось пятнадцать татарских всадников. Они, растянувшись вереницей, с диким криком, обнажив шашки, неслись за партизанами.
— Видишь, как воют, — опять буркнул Богомольчук, весь подаваясь вперед.
Над головами просвистели пули.
В глазах Киричаева мелькнул телеграфный столб с висевшим парнишкой, — босые ноги, почерневший рот и вылезшие из орбит светлые глаза…
«Поймают — и на веревку. Асан-оглы повесит… Бежать? Погибнешь от пули, их много. — Сознание твердило: — Выхода нет… Аллах, помоги!..»
Боец Власов, скакавший на буланой лошадке позади Киричаева, вдруг стал обгонять его.
— Жми, не отставай! — крикнул он Киричаеву.
— Смотри, нельзя отставать! — повторил Богомольчук, недоверчиво поглядывая на Киричаева.
— Еще показались, — крикнул Власов, подтягиваясь к Богомольчуку, — всей деревней бросились!
— До скалы, а там будем биться, — решительно приказал Богомольчук. — Биться по-большевистски, до последнего…
Вдруг он пошатнулся и, падая на луку седла, простонал:
— Куда ж ты стреляешь? Товарищи, он убил меня… — И, повисая с лошади, прохрипел: — Продался… предатель…
Власов мигом очутился рядом с бледным Киричаевым. Махнув саблей, крикнул:
— Тварь ты продажная!
Киричаев ловко, по-джигитски, перевалился с седла и повис вниз головой почти до самой земли, и конь его резко рванулся в сторону и бешено понес его к обрыву.
Книга вторая
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
В нескольких верстах от древнейшего городка в Крыму — Еникале, расположенного на мысу в горле пролива, со стороны Азовского моря, спряталась среди голых гор, на оползне обрыва, маленькая рыбачья деревушка Осовины.
В темную, ветреную ночь Березко со своим штурмовым ботом подобрался к берегу и высадил двух человек для каких-то тайных дел. Он договорился с ними о дне встречи, а сам ушел в Осовины, к знакомому рыбаку. Березко сказал ему, что прибыл сюда половить рыбы.
— Тебя, Мартын Федорович, от души принимаю в свой угол, — с радостью заявил рыжебородый коренастый рыбак Антон Угрюмый. — Давай поселяйся как у себя дома!
Он был так рад появлению в его доме знаменитого рыбака, что тут же куда-то сбегал и принес бутыль густо-красного анапского вина.
— Ну, Мартын Федорович, за твое здоровье да за хороший улов! Давай чокнемся.
— Пошли нам бог.
— Да только вот, Мартын Федорович, — сказал с досадой рыбак, вытирая толстыми, задубленными, покалеченными тяжелой работой пальцами широкие, лезущие в рот усы, — беляки прижимают, дыху не дають. Не пущають, гады, далеко в море. А уж ночью — ни-ни… с берега никуда, заметят — с орудия бьют! Тут, около Еникале, орудия поставили, боятся красных. Ждут от Азова-моря… Да и партизаны тут здорово бушуют!
— Ну что ж, будем ловить у берега, — сказал Березко. — Може, нам бог поможет поймать и у берега…
Ранним утром они вытянули воротом бот на песок и все снасти снесли в дом Антона. Рыбакам своим Березко наказал заняться починкой сетей и делать вид, что они готовятся рыбачить, а сам ушел в Еникале, чтобы оттуда на чем-нибудь уехать в Керчь, находившуюся в двенадцати верстах от Еникале.
До Керчи Березко добрался только к вечеру, когда солнце уже спустилось за гору Митридат, а город окутался сумерками…
Идя кривыми, узенькими переулочками с чахлой зеленью к дому художника Павла Андреевича, Березко надеялся найти там свою семью. Всю дорогу он не переставал думать о ней. Все ли живы?
Благодаря художнику дочь Аннушка стала грамотной, воспитанной и культурной девочкой. Сейчас она виделась ему робким, застенчивым подростком. Отцу хотелось, чтобы она была учительницей; он представил себе родное село, школу и среди шумной ватаги детишек стройную, худенькую Аннушку.
Дверь ему открыла Мария Ивановна. Она всплеснула руками, задохнулась:
— Мартын мой!
Березко обнял жену, тихо приговаривая:
— Ну, ну… не надо, Марьюшка, не надо…
Дом всполошился. Выскочили дети и, увидев отца, оторопели. Семилетний Васько застеснялся и юркнул обратно в комнату, а младший, худенький Петрусек, с восторженным криком бросился к отцу, обхватил его колени цепкими ручонками.
— Мой тятя… Мой тятя!..
Березко вскинул сына на руки и вошел в комнату. Там нашел спрятавшегося в углу за шкафом белоголового Васька, привлек его к себе и, целуя, счастливо бормотал:
— Ах вы, бутузы мои! Ах, бутузы… Вон как выросли, прямо хоть в ватагу забирай…
Он едва сдерживался от слез.
— А мы тут и панихиду отслужили по тебе, — сказала Мария Ивановна, вытирая кончиком фартука глаза.
Березко усмехнулся:
— Поторопились…
— Ага, мамка, ты сказала, что тяти у нас не будет, — перебил Васько. — А он есть! Ага!
— Есть, диты мои… Тятя ваш никуда не денется, — бормотал Березко, заглядывая в голубенькие глазенки Васька. — Ось я вам купил гостинчики, — и он вынул из кармана парусинового пиджака две длинные, перевитые золотой бумажкой конфеты и подал детям.
— Аннушка дома?
— Должна скоро вернуться. Пошла с Павлом Андреевичем. Все ходят куда-то, — с досадой проговорила Мария Ивановна.
— А я, тятя, что-то скажу тебе… — протянул Васько, но не успел договорить — в коридоре застучали быстрые шаги, и тут же широко распахнулась дверь. На пороге остановилась высокая, стройная с чуть смугловатым лицом девушка.
— Папа! Папочка!
Она бросилась к заросшему, косматому отцу.
— Здравствуй, доченька! Аннушка моя, як здорово ты выросла! — взволнованно говорил Мартын, прижимая ее голову к своей груди.
Аня заплакала. В дверях показался белый