— Наверное, я сильно пьян, раз вообразил, что ты залезла ко мне в п-пень, — выговорил он, глотнув. — И платье Джи нацепила. И с тобой мохнатенький какой-то. — Он прищурился. — Пирс, Тинкин ты сын! Ты что в моем кошмаре делаешь?
Зажужжав крыльями, Дженкс стал валиться набок.
— Рэйчел, осторожно! — крикнул Пирс, бросаясь вперед и лишь на миг опоздав подхватить Дженкса. Пикси, тяжело выдохнув, рухнул на меня, припечатав к полу.
— Дженкс, черт бы тебя побрал! — Я попыталась вывернуться, зажатая двумя мужчинами. Начала вставать, наступила себе на подол. — Ты ж тяжелый.
— Осторожнее, крылья! — промычал Дженкс. — Хрен фейрийский, хреново мне.
Не сразу придя в себя, я смотрела, как Пирс усадил его на скамейку и укутал ему плечи одеялом. Присел, заставил пикси на себя посмотреть.
— Давно ты так, старина? — спросил он.
Налитые кровью глаза Дженкса выглянули из-под растрепанных волос.
— В-всегда.
Он отсалютовал бокалом и выпил еще глоток. Мне не нравилось видеть его таким, но, наверное, он потому только и был еще жив, что пьян. Только тут до меня дошло, что бокал с острым донышком в его руке — это стекло от лампочки из елочной гирлянды.
С огромной заботой и сочувствием смотрел Пирс на Дженкса сверху вниз.
— Пора протрезвиться, мужик. Рэйчел хочет с тобой говорить.
— Я не мужик, я чмо болотное, — выговорил Дженкс заплетающимся языком. — Мэтти, Мэтти моя! — Он уронил голову на грудь, тонкая пыльца показалась из его глаз. — Рэйч, она мертва, — сказал он, и у меня снова сердце разорвалось. — Она мертва. А я жив, — пожаловался он, когда я опустилась на колени и судорожно его обняла, сама уже не сдержав слез. — Так неправильно, — ворочал он языком. — Я тоже должен быть мертвый. Я уже мертвый изнутри.
— Неправда. — Я крепко обнимала его. Стоило, да. Такое дело стоит любой копоти. — Она хотела, чтобы ты жил, Дженкс. Я знаю, что ты ее любишь. Но она хотела, чтобы ты жил.
— А у меня ничего нету. — Он отодвинулся. Посмотрел на меня из-под покрасневших век. — Ты не понимаешь. Все, что я делал, делал для нее. Все.
Голова упала на грудь, он замолчал. Пальцы разжались, бокал с медом упал на пол. Пирс успел его подхватить, не дав разлиться меду, и отставил в сторону. А Дженкс за это время успел уснуть.
— Хочешь ли ты, чтобы я вынес его наружу? — спросил Пирс. — Кери сплела проклятие, чтобы сделать его большим. Тогда ты сможешь за ним присмотреть.
Дженкс медленно вздохнул. Ступорозный медовый сон дал ему передышку. Я медленно встала. Посмотрела на него.
— Нет. Он никогда бы мне не простил. Давай дадим ему проспаться.
— Мэтти! — залепетал Дженкс. — Мэтти, не оставляй меня!
Я опустила его на покрытую мхом скамью и с тяжестью в груди отошла к столу у огня, где тысячи раз до того наверняка сидела Маталина. Села, подперла голову ладонью. Пирс, ничего не говоря, присел на пол у огня.
Чувствовала я себя ужасно. Дженкс должен был проснуться через пять минут максимум. И на этот раз будет трезвым.
— Не делаю ли я ошибку? — прошептала я.
Пирс поднял голову, уставился на кочергу, пытаясь понять, чем она была раньше. Я тоже не могла определить этот кусок твердого пластика, но была уверена, что видела его где-то.
— Не знаю, — просто ответил он. — Покончить с жизнью — грех, но судить Дженкса моралью людей или колдунов — несправедливо.
— Он очень ее любил, — сказала я. — Но у него целая жизнь впереди. Может быть, он научится снова любить. Может быть, пикси оттого и женятся на всю жизнь, что слишком эта жизнь коротка для второй попытки.
Пирс, не вставая, покачался с пятки на носок.
— Спроси его, чего он хочет. — Синие глаза обратились на сопящего Дженкса. — Когда проспится.
Я посмотрела на невысокое солнце, думая, чем же закончится этот день.
— Я веду себя как эгоистка?
Пирс, не отвечая, подошел к резным миниатюрным статуэткам насекомых на каминной полке.
— Они красивы, — сказал он тихо.
Даже в штанах самца пикси, в рубашке с длинными рукавами, в куртке огородника и в шляпе, он совершенно на пикси не походил. Не только волосы не такие, но и слишком он мускулист. Ощутив мой взгляд, он обернулся, и от выражения его лица у меня екнуло сердце.
— Как ты думаешь, где сейчас Маталина? — тихо спросила я.
Сзади раздался мертвый голос Дженкса:
— Она в спальне. Притворяется, что спит.
Кровь бросилась мне в лицо, я резко обернулась. Дженкс открыл глаза и смотрел на нас.
— Прости, — сказала я, поняв, что он уже трезв. — Я не знала, что ты проснулся. Дженкс, как ты?
Тупой вопрос, конечно. Но ничего другого в голову не пришло.
Дженкс сел, уперся локтями в колени, положил голову на руки.
— Голова болит, — тихо ответил он. — Не надо было тебе брать на себя копоть, чтобы мне помогать. Я уже покойник. И сердце это знает, только тело пока его не слушает.
Неуклюжая в чужом платье, я подошла к нему. Проходя мимо толстого окна, ощутила спиной греющее солнце, но внутри у меня все замерзло.
— Велика важность — лишний слой копоти, — сказала я, сама себе веря. — Дженкс, прости, если это звучит банально, но все образуется. Только нужно время. В одном Цинциннати сотни найдутся таких, кто потерял любимого. Я пережила смерть Кистена. Я…
— Заткнись, к чертовой матери! — рявкнул он, и я убрала руку. — Ничего не образуется. Ты не понимаешь. Все, чем я был, кончилось вместе с нею. Я ее любил.
Щеки запылали жаром, и я не смогла сдержаться.
— Я не понимаю? — спросила я, чувствуя, как страх за Дженкса сменяется злостью. — Это я не понимаю? — Я встала. — Да как ты смеешь такое говорить!
Глаза у Пирса широко раскрылись от удивления. Явно он считал, что орать на Дженкса — не лучший способ убедить его жить. Но нет, нельзя дать Дженксу скатиться в синдром «бедненький я» и умереть от жалости к себе.
— Ты меня видел после смерти Кистена. — Мокрые глаза, обсыпанные пыльцой, широко раскрылись. — Ты мне сам говорил, что я оправлюсь, что еще полюблю кого-нибудь. Я потеряла отца, когда мне было десять. Он умер у меня на руках, как Маталина у тебя. Я держала его за руку и обещала ему, что буду жить нормально. Мать мне говорила, что все образуется, и однажды так и случилось. И нечего тут сидеть и вешать мне лапшу, что раз ты машешь крыльями и плачешь искрами, то твое горе сильнее моего. Потому что это больно, чертовски больно. Но все образуется, это я тебе говорю! Не смей только складывать ручки, потому что ах как трудно! — У меня слезы застилали глаза. — Не смей, слышишь? — Я отвернулась, когда слезы полились наружу. — Ты слишком мне нужен, — добавила я, стряхивая с плеча руку Пирса. Черт побери, не буду я плакать у него на глазах. На глазах у них обоих.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});