Читать интересную книгу Сочинения в двух томах. Том второй - Петр Северов

В последние минуты, когда шлюпка уже покачивалась у борта и громыхнул, разворачиваясь над синей волной шторм-трап, Шаповалова позвали к командиру. Он удивился: что же случилось? Может быть, отпуск отменен? Собираясь на берег, он вместе с товарищами шутил и смеялся, не догадываясь, какая сила влечет его туда, в тополевый переулок. Лишь сейчас он понял, как важно для него навестить знакомый беленький домик в густом саду, и почти испугался: а что если отпуск действительно отменен? У двери командирской каюты он невольно замедлил шаги, остановился. Откуда-то снизу донеслись веселые голоса. Игнат оглянулся — легкая, шарового цвета шлюпка двигалась вдоль борта корабля; в шлюпке, раскачиваясь на длинных ногах, размахивая бескозыркой, сидел Гаевой. «Уходят, — подумал Игнат. — Почему же они уходят без меня?» Дверь каюты открылась, и командир шагнул через порог, еще не замечая Игната, на ходу просматривая адрес на конверте.

— Вот, кстати, Шаповалов! — сказал он, подавая конверт. — Маленькое поручение… Думаю, оно не особенно вас отвлечет… Вы знаете капитана порта?

— Волкова? — спросил Игнат. — Сергея Петровича? Конечно, знаю…

— Передайте ему это письмо.

Шаповалов принял пакет. Почему-то ему показалось: командир улыбался, едва приметно, только глазами.

— Я сам разрешил вам четырехдневный отпуск, — сказал Чаусов. — И мне неудобно загружать вас поручениями… Но это дело на пять минут: будете идти мимо Управления порта и отдадите письмо…

— Есть, передать письмо, — повторил Шаповалов, и ему снова почудилась в глазах командира сдержанная улыбка.

Через минуту-другую Игнат уже сидел в шлюпке, глядя на отдаляющуюся серую громадину крейсера, густым, маслянистым контуром отраженную на воде. Он думал о Чаусове, о своем командире — человеке строгом и прямом, и о его загадочной улыбке… Может быть, Чаусову и в самом деле было кое-что известно об отношениях Игната с Волковым? Он повторил это слово: «отношения», — и усмехнулся. Хороши «отношения», когда старый, просоленный морями всего мира, кривоногий, хмурый капитан перед всей командой и пассажирами теплохода «обрабатывает» матроса отборными словами и грозится выбросить его на берег в ближайшем порту! Именно эти «отношения» между ними сохранились. Если бы тогда, в апреле сорок первого года, Волков не был назначен капитаном порта — Шаповалову пришлось бы спешно покинуть теплоход… Позже они встречались три или четыре раза, но хороши были и эти встречи! — капитан выпроводил Игната со двора. Он сказал на прощанье не очень-то приветливую фразу:

— Постарайтесь забыть этот адрес, молодой человек… Иначе советую запастись костылями…

Но, как нередко случается в жизни, именно этот адрес был дорог Игнату: здесь жила она.

Он думал о ней в дороге. Каждый раз, возвратись из рейса, искал повода для встречи. Однажды он принес ей в подарок пеструю турецкую шаль, самую яркую из всех, какие видел на стамбульском базаре.

Нина с удивлением рассматривала диковинных шелковых петухов и крокодилов, а потом спросила:

— Зачем это?

— Это для вас, — сказал Игнат.

Она засмеялась и шаль, конечно, не взяла. Впервые приметил он что-то новое в ее взгляде: стал он задумчивее, удивленней, а потом, неожиданно и непонятно, сделался строгим, почти злым.

Через несколько минут они расстались, и Шаповалов долго бродил по берегу, комкая мягкую, нежную ткань, не зная, как избавиться от этой злополучной шали.

С дороги он написал ей четыре письма, но ответа не получил.

…Впервые они встретились на теплоходе, звездным весенним вечером, на подходе к берегу Сухуми, усеянному огнями… Хороши они были, эти вечера на Черноморье, — лунный, светящийся изнутри простор, черные глыбы гор, похожие на тучи, очерченные золотой каймой; воздух, настоянный на кипарисе; и тихий говор, и песни баяна, доносящиеся с палубы, грусть о неизведанной ласке, смутное волнение и тревога.

В девятнадцать лет, когда всем существом ощущаешь радость жизни, когда зовут и тревожат дальние дороги, — многое в эти годы кажется легко достижимым и простым. И не думал Игнат, что в полной жизни его, молодой и веселой, вдруг будет недоставать чего-то… Этих рук… губ… глаз.

Случай был самый обыкновенный, как миллионы подобных случаев, но человек живет один раз, и ничего не повторяется в жизни.

Он стоял на вахте у штурвала «Абхазии», так же, как вчера, как месяц назад, и смотрел на берег, мерцающий и льющийся огнями. Дверь рубки была открыта: с палубы доносился приглушенный напев баяна. Кто-то из пассажиров остановился у двери, и вахтенный даже не оглянулся — любопытных пассажиров всегда хватало на корабле.

Девичий голос, как будто давно знакомый, спросил:

— Вы стоите английскую вахту? Два часа?..

— Нет, — сказал Игнат. — Мы стоим русскую вахту.

Девушка засмеялась.

— А какая разница?

— А очень простая, — сказал Игнат. — Английские вахты у англичан.

Она, по-видимому, не ожидала такого ответа, а ему было приятно так вот, вежливо, обрезать эту много знающую пассажирку. И опять он не взглянул на нее. Помолчав, она сказала:

— Я с детства увлекаюсь морем… — Он усмехнулся: «Уж эти туристы!»— Так интересно в дороге… все время в дороге, на корабле… Ведь правда?

— Ужасно интересно, — насмешливо ответил Игнат.

— Я изучаю морское дело… Как вижу, вы бывалый моряк. Давно уже плаваете?

— Порядком.

— А сколько?

— С четырнадцати лет…

— Значит, шесть лет? Не меньше?

Она не ошиблась.

— Ну, за такое время университет кончают…

— На море еще быстрее, — заметил Игнат.

— Скажите мне, что это значит: кроткая вода?

— Какая? — переспросил Шаповалов. — Кроткая?

— Ладно. Не знаете. Тогда объясните, это уж вам известно, что это за выражение, в лоциях оно встречается: возраст прилива?

И снова Шаповалов не смог ответить.

— А стоячие волны? Сейшами их еще называют?

Он расслышал в ее голосе улыбку.

— Тоже не помните? Удивительно! Такие звучные названия: кроткая вода… возраст прилива… Или, скажем, «морской медведь»… Это также волна. Может быть, приходилось вам видеть на Балтике? Море спокойное, тихое, и вдруг — поднимется вал метра в два высотой и с гулом идет на берег…

— Не слышал, — сказал Игнат, забыв свою степенность бывалого моряка. — А отчего же это бывает?

— Дело простое: от возмущений атмосферы. Смерч… Гроза. Но есть и сказки об этом. Для маленьких. Хотите, расскажу?

Теперь он обернулся. Девушка стояла у двери рубки и смотрела на него веселыми, насмешливыми глазами. Казалось, она с большим усилием сдерживала себя, чтобы не расхохотаться. Он растерялся и не нашел, что сказать. Ясные, веселые глаза всю ночь не давали ему покоя. В Сухуми теплоход задержался до утра. Брали какой-то срочный груз для Одессы. Очевидно, она осталась в этом городе, где от пакгаузов порта, от черных шаланд тянет густым лимонным настоем.

Целый день Шаповалов бродил по теплоходу, украдкой или как будто по ошибке заглядывал в каюты, обыскал все палубы, первый, второй и третий классы, но нигде ее не нашел. А утром, едва заступив на вахту, он сразу отыскал ее, увидел впереди, на самом носу теплохода. Рядом с нею стоял третий штурман Васильков, франтоватый, маленький, непомерно болтливый пожилой холостяк, прозванный матросами «пижоном».

И странно, Игнату стало обидно почему-то, что она знакома с этим пустым, обычно нагловатым с женщинами человеком и вот сейчас, по-видимому, увлечена какими-то его россказнями, которыми он сыплет бесконечно, прикидываясь скромницей и очень тонко, умело выдавая себя за укрывшегося в тени «героя Арктики». Там, где-то на Севере, пробыл он случайно три месяца, а рассказывал об этом уже три года. Игнату не раз мимолетно приходилось слышать его воркованье по вечерам: зимовка… сполохи… торосы. В команде открыто шутили над «полярником», чем, впрочем, он нисколько не смущался. Предупредить бы ее, сказать: не слушайте, он врет… А если она спросит: «Вам-то не все ли равно?» Да, все равно, конечно. Только неприятно, что она с ним говорит.

Он видел, как прошли они вдоль палубы, постояли у перил и медленно поднялись на спардек. Васильков смеялся, как-то по-особенному шаркая ножкой, вытягивая руки по швам и слегка наклоняя набок голову. Он называл это «хорошими манерами». По-видимому, сейчас, — это было его выражение, — он пускал в ход весь свой «арсенал». Шаповалов вскоре услышал его голос:

— Бог мой! Мне страшно, чудовищно надоел этот курортный трамвай… Но, согласитесь сами, — испытано нечто большее… неизмеримо большее…

«Сейчас он скажет, — подумал Игнат, — Север…» — Он почти не ошибся. Васильков произнес с наигранной грустью:

— Еще неизведаны широты, где все тебя волнует и зовет.